Большего и не нужно. Я обнимаю Публия и закрываю глаза. Осталось только ждать.

Две недели спустя…

Новых предсказаний Поэтессы не было. Публий извинился, что не сказал мне правду. Стих с фразой «сердце сектора остановится» Диана написала еще до отлета на Эридан. Военврач нашел его в общей папке, но вместо того, чтобы отправить службе Рэма, порвал и выбросил. Вспомнил суеверие, что мысль, сказанная вслух, сбывается. А потом неделями жил с этой тайной.

Я долго пыталась выяснить, в какой именно момент пришел стих. До того, как мы поставили крест на Мемори или после? Публий был уверен, что примерно в одно время. По всему выходило, что Истинные уже тогда спланировали убить Наилия, раз темный тандем не состоялся. И обязательно бы это сделали, но я полезла к Кукловоду с разговорами.

Дышать стало легче, груз вины упал с плеч. Я не убивала любимого мужчину. Я ошибалась, совала нос, куда не просили, шагала от одной точки до другой, но в итоге впервые не чувствовала себя марионеткой на черных нитях. Мой выбор учли, реальность изменилась. В глобальном смысле «тройка» состоялась. Легенда Создателя почти сбылась.

Да, мудрецу Медиуму есть чему учиться. Настанет день, когда мы с Наилием избавимся от опеки Кукловода и будем, как Истинные, продвигать свою волю, но пока страшно. Я слишком мало знаю. Может, поэтому со мной четыре духа и две воплощенные души? Я стану матерью. Сейчас это радовало больше всего.

Капитан Публий Назо слово сдержал. Как только анализы генерала стали «чистыми», мне разрешили с ним увидеться.

На бал собиралась не так тщательно. Косметика в список разрешенных на ИМС вещей не входила, но я устроила себе маленький салон красоты из тех средств, что были. Кожа страдала под вязанной маской, мешки под глазами спорили с краснотой о том, кто уродует меня сильнее. Публий шутил, что один из детей точно будет девочкой, но я и так знала. И соглашалась поделиться с ней красотой. Жаль, что с прической ничего не сделать. Волосы еще долго будут торчать задорным «ежиком», как у кадета.

— Ты готова? — спрашивает военврач, без предупреждения открывая дверь в каюту Каликса. — Пойдем, у нас окно в десять минут, пока я буду один дежурить у генерала. Маску возьми.

Он ни разу так и не переоделся в черный военный комбинезон, ходил белой тенью по коридорам и сам редко снимал медицинскую маску. Мне иногда казалось, что Публий — мой седьмой дух. Больше, чем друг и чуть меньше, чем любимый мужчина. Хранитель. Нашим привязкам давно пора придумать новый цвет. Совершенно особенный.

— Сюда, — шепчет военврач, открывая первую дверь шлюза. — Извини, не могу оставить вас с Наилием наедине. Закрой глаза, сейчас будет обработка.

Легкое облако спускается с потолка. Запаха и вкуса у него нет, но я все равно стараюсь не дышать. Обработка нужна, мы с детьми опаснее для Наилия, чем он для нас. Иммунитет после вируса еще не до конца восстановился.

За первым шлюзом матовое стекло, за вторым прозрачное. Большой получился карантинный бокс, но сейчас он практически пуст. Отдыхает реанимационная бригада, медкапсулу откатили в сторону, а единственный пациент спит на широкой кровати. Его не разглядеть между одеялом и подушкой. Весь белый, почти прозрачный.

— Наилий, — тихо зовет Публий, открыв последнюю дверь. — К тебе гости.

Одеяло колышется, генерал открывает глаза. Веснушки на носу будто выцвели, пластырь возле губы и на лбу. Он достает руки из-под одеяла и тянется ко мне:

— Дэлия…

Мой мир разлетается на части и собирает вместе только, когда я падаю в белую пену одеяла, касаюсь щекой груди. Наилий пахнет, как кейс с медикаментами, и говорит только шепотом:

— Родная, осторожнее… Подожди, я сяду. Нет, не помогай, я сам.

Руки у него в текстильных перчатках. Таких же тонких, как медицинская форма. Под рубашку страшно заглядывать. Мне кажется, я через ткань чувствую выпирающие ребра и позвоночник. Похудел генерал. Половину веса потерял, но остался жить.

— Любимая, — зовет он, — какое счастье просто видеть тебя. Я так соскучился… Не плачь, не надо, все хорошо. Обойдется пока бездна без меня. Подождет. Не плачь…

Он вытирает мои слезы пальцами и прижимает к себе крепче. Худой, слабый и бесконечно родной. Не знаю, как бы жила без него. Никак. Разумом не понять, сердцем не почувствовать до конца. Мы — две половины одного целого. Я всю жизнь буду повторять ему это:

— Я люблю тебя, Наилий.

— Я тоже тебя люблю.

Минуты пролетают мгновенно. Нужно уходить, Публий торопит, а я никак не могу оторваться от объятий.

— Подожди, — просит Наилий, — еще чуть-чуть. Я не усну, если не узнаю. Как ты назовешь детей?

— Мы назовем, — отвечаю ему и целую.

Теперь впереди еще очень много таких «мы».

Четыре месяца спустя…

Ветер дует над Тихим морем, гладит ласково белые барашки волн. Светило на юге щедрее, и день длится дольше. Я до сих пор привыкаю к пропитанному паром и солью воздуху. Кажется, что не дышу, а глотаю его, как коктейль, но пить хочется только больше.

— Ты не устала? — спрашивает генерал. — Мы далеко ушли, тяжело будет возвращаться.

— Нет, давай еще погуляем, — тяну его за руку, — вон до тех камней.

Наилий хмуро смотрит на темные контуры валунов, но соглашается. Не устала я. Ходить по кромке воды — сплошное удовольствие даже с округлившимся животом. Море гладит мои босые ступни, я тону в песке. Куда не обернусь, только бирюзовая гладь, песчаный берег и ровная гряда камней. Частный пляж. Собственность одного очень крупного ученого. Мы в гостях у него третий день, пока Наилий в отпуске.

Поправился генерал. Располнел на питательной смеси, и уже сгонял лишний вес в тренировочном зале. Неугомонный. Пока стоит медотвод, поединок ему не грозит, а для текущих дел идеальная физическая форма не так важна.

— Осторожно, — он уводит меня в сторону от выброшенной на берег коряги, — смотри под ноги. Я не знаю, когда в последний раз убирали пляж, вдруг поранишься.

— Не волнуйся, я смотрю.

Мы оба босиком. У Наилия подвернуты штанины форменного комбинезона, и верхняя часть болтается на поясе. Ветер треплет полы его расстегнутой рубашки так же, как широкую юбку моего платья. Я забыла про имя Тиберий, живу под новыми документами, но пока еще с прежним лицом. Я снова женщина, я нравлюсь себе в зеркале и не хочу терять эту радость.

Дети растут. Уже вертятся и пинаются в животе, но я пока не чувствую толчков. Рано. Публий говорит, должен пройти еще месяц. Да, меня наблюдает полевой хирург. Я отказалась от акушерки. Своих детей я доверю только одному врачу. А на руки их первым возьмет только один мужчина. Их отец.

Мы долго выбирали имена, Наилий фыркал почти на каждое. Вспоминал знакомых цзы’дарийцев со скверным характером и просил: «Только не так. Давай другое имя». В итоге мне наши дети приснились и представились сами. Аврора и Маркус. Я гладила живот и звала их по именам. Представляла, как буду качать их в колыбели. Главное, чтобы было, куда ее поставить.