и так не слишком большая, – станет совсем ничтожной, и если за ночь случая не будет, придется убираться ни с чем.

Градимир смотрел вслед Добровою, скрестив руки на груди; в сумерках его темная борода и горбатый нос на мрачном лице придавали ему вид если не самого Кощея, то его племянника точно. Выстрелив, Добровой окажется один против почти трех десятков вооруженных мужчин, на небольшом расстоянии. Может быть, они после выстрела растеряются, кинутся к Беру – убитому или раненому, – и не сразу сообразят искать стрелка. Если Добровой не потратит этого времени даром, у него будет надежда уйти, раствориться в темных зарослях. Но Градимир за эту надежду много не дал бы. Не стоило бы им дразнить волков. Даже если Добровой выполнит задуманное и уберется живым, оставшиеся преследователи с Алданом во главе будут знать: их враги где-то совсем рядом, на расстоянии выстрела. И завтра им, скорее всего, придется снова с ними столкнуться, а что они сделают вчетвером против трех десятков?

Если бы он предвидел все эти последствия… Не стал бы вовсе слушать Игмошу, ехал бы сейчас домой в Киев, к отцу, жене и детям. Может, уже и добрался бы. Не скитался бы, как заяц, ночуя под кустами, не гнул спину на жатве чужого хлеба, не ждал всякий миг, что явятся ловцы по его шкуру. Это он – муж из старинного киевского рода, что сидел на днепровских горах еще до самого Кия…

Вечерело, за Мерян-рекой понизу небокрая тянулась длинная золотисто-желтая полоса, и в ней купалось солнце, будто сгусток расплавленного золота. Над ним синели перистые облака, а через потемневшую широкую реку тянулась дорожка золотистых бликов. Так хотелось ступить на нее и идти, идти в светлый Ирий, где ничто уже не будет тебе угрожать… кроме нового рождения на этот беспокойный свет.

Глава 4

– Вот ты ж хрен горбатый! – Хавстейн ходил вокруг пожарища, в досаде пиная головешки. – Это сбыховские, раззявы, недоглядели, ляд их бей! Что, пойти к ним, сказать, чтобы дали нам избу? А лучше две. Там дальше еще погост есть, но до него полный пеший переход, глухой ночью там будем.

– Да ну их к лешему! – Бер махнул рукой. – Был бы дождь, а теперь вон ясно – в шатрах поспим. Одна ночь всего. Потом в Силверволле отдохнем.

– Это да – завтра к вечеру будем в Силверволле. Дядя Хедин нас устроит как следует. У него гостевой дом – на двести человек! Его строили, когда из Хольмгарда большой дружиной за данью ходили. А если Хедина нет, то тетя Эльвёр. Она тебе обрадуется.

– Познакомимся! – Бер засмеялся. – Она уже была взрослой, когда я только родился. А куда Хедин может деться?

– В Булгар. Он редко ездит туда сам, но в молодости, до женитьбы, ездил часто, может, даже каждое лето. Я тоже хочу поехать. Может, на будущее лето отец мне позволит. Повидаю хоть, какие там эти булгары… и эти… велеблуды.

– А это что?

– Это такая как бы корова… нет, лось, только еще здоровее, без рогов, с горбом на спине, на них хоть целый дом увезти можно. На них из Хорезма ездят…

Стали устраиваться на ночлег на поляне близ пожарища; к счастью, за лето запах гари выветрился и уже не мешал. На ужин варили кашу с вяленым мясом; Правена и Лельча присматривали за котлом, отроки тем временем ходили купаться, чтобы освежиться после целого дня под солнцем. Рассаживались у огня, отдыхали, расспрашивали Хавстейна о Булгаре. Бер слушал одним ухом, а сам думал о завтрашней встрече с Хедином, владыкой Силверволла. И с Вефрид – она ждет их там, на конце этого последнего перехода. За эти дни он уже несколько соскучился по ней, но утешало то, что совсем скоро они увидятся вновь. Надо думать, она с не меньшим нетерпением ждет его. Игморова братия нашлась в Силверволле – еще вчера к ним вернулись Фроди с сыновьями и рассказали об этом.

И раз они нашлись, напомнил себе Бер, не о девушках ему нужно думать, а о сулицах со змеем на клинке. Его опасения сбылись: мысли тянулись к Вефрид, будто их несло самой рекой. Мысленно он видел ее лицо; как расцветет оно улыбкой, как засияют большие зеленовато-серые глаза, когда он вновь окажется перед ней. Если бы удалось… Как ни отгонял он несвоевременные мечты, а в мысли само лезло: если сейчас они накроют Игморову братию в Силверволле и разделаются с ними, его долг будет исполнен и обязательство перед Одином снято. Тогда он сможет снова жить, как обычный человек. Как обрадовалась бы Сванхейд, если бы он вернулся в Хольмгард еще до зимы, не только отомстив, но и привезя невесту, ту самую, какую она для него наметила, пока ему шла лишь вторая зима, а самой Вефрид еще и на свете не было.

На глаза ему попался Вальгест, и Бер устыдился своих мыслей. Не стать ему таким, как Вальгест: невозмутимым, целеустремленным, способным идти за своей «добычей» хоть в Булгар, хоть в Миклагард, не теряя следа и не отвлекаясь ни на какие соблазны. А он, Бер, едва успел объявить себя «человеком Одина», как первая же хорошенькая девушка подходящего рода, встреченная по пути, навела его на мысли о доме и женитьбе…

Котел сняли с огня, Правена взяла большой деревянный черпак и стала раскладывать кашу по деревянным мискам. Лельча помогала ей: брала очередную миску, подставляла Правене, потом возвращала хозяину. Свен резал хлеб, сало, лук и чеснок, взятые в Видимире, раскладывал на щите. Людей было слишком много, чтобы все могли сесть возле котла, и каждый устраивался особо: на бревнах вокруг костра, на земле, подселив плащ или свиту.

Вечер был теплым, дорожка из багряно-золотистых бликов играла на широкой, в полверсты, реке. Стемнело – намного раньше, чем в те дни, когда Берова дружина покинула Хольмгард. Тьма мягко обтекала площадку у костра со всех сторон, и хотя вечер был теплым, в этой тьме, лишенной птичьего пения, уже чудилась далекая зима. Не надо мечтать о возвращении, убеждал себя Бер. Сделано слишком мало. Они расправились только с одним из пятерых. Еще четверых предстоит найти, и пока они не найдены и не наказаны, Вефрид останется лишь дочерью Эскиля Тени, и у него нет права даже говорить с ней и ее родителями о том, чтобы ей перебраться в Хольмгард вместе со своим «ведьминым камнем» из желтого янтаря.

– Вальгест, расскажи нам еще какую-нибудь сагу