Я могу только гадать, каким жалким, каким навязчивым выгляжу с этими письмами. Но иначе не выходит. Я еду домой, еду, и мне плохо настолько, что я пишу прямо в пути. Нас подбрасывает на выбоинах – а я пишу; Карл спит, прислонившись ко мне, – а я пишу. Карл… казалось, трудно будет объяснить ему внезапное «Я уезжаю, и ты тоже»; казалось, он будет капризничать и задавать много вопросов, которые выведут меня и заставят на него кричать. Но нет. Он молча и быстро собрал вещи, непринужденно со всеми попрощался, сестры Брунсвик расцеловали его… Он расстроен, я знаю, и не хочет пока к семье, как бы бодро ни заявлял: «Я соскучился по своим кошкам!» Но я очень благодарен ему за понимание.

В начале пути он тоже долго молчал, хотя я ждал расспросов и готовился врать. Но вместо них в какой-то момент рядом раздалось – тихо, уверенно:

– И правильно. Мне кажется, это не ваше место.

Поворачиваться я не стал: проще было цепляться взглядом за проносящиеся мимо деревья, чем делать хорошую мину для этого чертенка. Я едко спросил лишь:

– Да? И где, по-твоему, мое?

Я ожидал хоть какого-то замешательства, но Карл, не колеблясь, ответил:

– Не знаю. Только вы сами можете его найти.

– Хм… – Я все же посмотрел на него. Вспомнились вдруг прошлогодние метания, почему-то я счел момент лучшим, чтобы бросить в пустоту: – Не с моей ли кузиной, не в бедной ли квартирке…

– У вас есть кузина? – Карл глянул недоуменно, а я чуть не задохнулся. Может, он притворялся, помня мои угрозы, но, может… – Если она славная, почему нет? Я вот люблю всех родных. Семья – все-таки корни, а крона без корней…

– И куда же стремится твоя крона, о мудрейший? – Невольно я заинтересовался этой метафорой, настолько, что даже пугающая забывчивость Карла отошла на второй план. Ну откуда столько философских воззрений?

– А мне рано искать такое место, – заявил он. – Но я найду, стоит только хорошенько осмотреться. Думаю, там должны быть кошки. Да, точно, много кошек.

Я засмеялся, хотя внутри все опять зашлось от боли. Кошки… как рано некоторые понимают, чего хотят, и как мало некоторым нужно для счастья! А еще я вспомнил вдруг, что ему десять, а вот мне…

– Намекаешь, что я осматриваюсь плохо?

Но Карл смотрел серьезно, без улыбки, точно чувствуя, что я на последнем издыхании. В этот раз отвечать сразу он не стал, только пожал легонько плечами. Я уже снова повернулся к окну, когда услышал:

– Может, просто еще осмотрели не все.

Он не стал мучить меня и вскоре задремал. О «кузине» я больше говорить не стал, чувствую… за этим кроется что-то, что лучше и не поднимать со дна его – или твоей? – умной головы. Я поглядываю на моего дьяволенка прямо сейчас, а в мыслях отчего-то две вещи: недавний диалог с Мышиным королем и сновидение, где были ты, умирающий принц и я над вами. Знала бы ты, куда мысли ведут меня дальше, знала бы ты, как мне горько… но пустое, пустое, не стану более тебя утомлять. Знай одно: сейчас мне жаль всех на свете карпов, запертых в прудах. Моя бы воля – выпустил бы их в бурные реки. Но похоже, для таких свершений я слишком жалок. Может, получится у Бонапарта?

Дома, в одичавшей квартире, Людвиг снова, как и много лет назад в Бонне, мечется: гнев его настиг. Он рвет листы, разбивает дареные безделицы, опрокидывает то, что свалено горами, и топчет то, что можно достать ногами. Его трясет, в голове багровый туман, и периодически он снова рычит, сознавая, что ярость дерет его изнутри. Болит голова. Ноет желудок. А потом глухота наваливается набатной тяжестью, и Людвиг изнуренно опускается на пол, прикрывая уши. Вокруг клубится черная пустота. Кажется, что день померк, хотя вечер еще только собирается вступить в свои права.

Сидя среди разбросанных листов, Людвиг вспоминает, как Безымянная обнимала его в почти такую же минуту, обнимала с немой нежностью. Как собирала из обрывков его сонату, а потом творила корону из жемчужных дождинок. Вспомнив, заново осознает, что все следующие такие минуты будет переживать в одиночестве. Ее больше нет, она нашла другого, множество других. А милая Джульетта? Что она сделала бы, застав вот такой приступ звериного бешенства и боли? Скорее всего, стояла бы, прикрыв рот ладошками, и спрашивала бы, что с Людвигом такое, а может, убежала бы и спряталась. Правда проста: Джульетта любит голодных птенцов, неприкаянных мужчин, обиженных детей – тех, кому для счастья достаточно пары брошенных зерен, вышитой рубашки, случайной улыбки. А птенец, выпавший из гнезда и сломавший крыло? Ребенок, над которым надругался взрослый? Мужчина, чье сердце превратилось в осколки, а разум – в черное ничто? О, наверняка от таких бед карамельная принцесса побежит без оглядки. И незачем винить ее в этом, она из круга, где не знают таких бед.

Людвиг с усилием встает, трясущейся рукой достает из нагрудного кармана письмо. Написанное в карете, оно сумбурно, слезливо и, скорее всего, неразборчиво, но он не может, просто не может не положить его к остальным. Слух – искаженное подобие – постепенно возвращается, смягчается боль. Людвиг делает несколько вздохов, проходит к окну, открывает его, чтобы хоть немного выветрить затхлость, – и оборачивается на свой стол. Ему что-то чудится, что-то… странное там, в том уголке.

Тук. Тук. Тук.

Мерное постукивание словно доносится из ящиков стола – их три. Нижний и средний завалены хламом, верхний же отведен под послания и – единственный – заперт. Стоит представить печальную бумажную кучу в пыльном сумраке, как грудь обдает вдруг жаром – обиженным, нетерпеливым, но тут же сменившимся ледяным холодом. Людвиг хватается за рубашку, машинально ослабляет ворот и нащупывает цепочку. Ключ, маленький медный ключ, который он месяцами носил так, сам не ведая зачем.

«Выпусти нас, – звучит в голове. Кто зовет его? Неужели фантомы из рассудка? – Выпусти, выпусти, выпусти!»

Людвиг стоит как вкопанный, а дробный стук все более частый – кажется даже, будто ящик трясется. Нет, немыслимо… Да что там? Может, туда забралась крыса, может, вообще уже грызет бумагу? Эта догадка выводит наконец из оцепенения; в несколько шагов Людвиг подлетает к столу. Срывает цепочку с шеи, вставляет ключ в скважину, дергает потемневшую медную ручку – на пальцах остается след пыли.

«Выпусти, выпусти!»

Ящик послушно едет вперед. И из него вылетают маленькие коричневые птицы с красными грудками.

Их больше дюжины, двух,