четверг, 1 сентября, ее заставили покинуть седьмой этаж больницы, – и передать свои записи следователям. «Я очень благодарна вам за то, что вы делаете, – сказала она. – Думаю, это очень важно».

Шафер сочувствовал Кэтрин Нельсон – даже несмотря на то, что ее мать в любом случае не прожила бы долго. За несколько недель до этого, произнося речь на похоронах собственной дочери, он, глядя на гроб, сказал, что отдал бы все, что у него есть или когда-нибудь будет, даже свою жизнь, ради того, чтобы хотя бы еще пять минут провести с ней.

Разумеется, Шафер не имел права позволять своему личному горю влиять на расследование. Но ощущение душевной боли не отпускало его, как бы он ни старался заполнить свое время и загрузить свой мозг работой. Он хорошо понимал, какую утрату понесла Кэтрин Нельсон: то, что случилось с ней, очень напоминало ему происшедшее с ним. Общаясь с Кэтрин, он словно бы пережил все еще раз. Он всегда сильно переживал, беседуя с людьми, потерявшими кого-то из близких. Смерть напоминала нож, всегда занесенный и в любой момент готовый нанести новую рану.

Коронер из Висконсина, с которым говорила Кэтрин Нельсон, сообщил правду о вскрытии. Вначале коронер прихода Орлеан Фрэнк Миньярд заявил специальному агенту Вирджинии Райдер, что вскрывать тела умерших пациентов Мемориала, которые пролежали на жаре больше недели и уже начали разлагаться, будет бесполезно. В частности, не представлялось возможным взять образцы крови, чтобы определить содержание в ней препаратов и понять, была ли доза смертельной.

Это была плохая новость. Чтобы доказать, что было совершено преступление, Райдер и Шаферу помимо показаний свидетелей и пустых ампул из-под морфия нужны были другие доказательства. Но кто-то из экспертов, проявив инициативу, сообщил Райдер, что препараты могли оставить следы в тканях внутренних органов – печени, мозге, мышцах – или в жидкости, скопившейся в брюшной полости после смерти. После того как генеральный прокурор штата потребовал все же провести вскрытие, перегруженный работой коронер Миньярд неохотно согласился обратиться к группе криминалистов, работавших на федеральное правительство, с просьбой осуществить процедуру и взять образцы тканей тел всех пациентов лечебных учреждений Нового Орлеана, которые умерли во время урагана «Катрина» и последующего наводнения. Изначально речь шла о телах ста человек – поскольку в офис генерального прокурора штата поступили жалобы на вопиющие нарушения и злоупотребления в нескольких больницах и домах престарелых.

В итоге 22 сентября федеральные следователи и следователи штата вылетели на север, имея при себе образцы тканей восемнадцати умерших пациентов Мемориального медицинского центра. Они доставили образцы в Уиллоу-Гроув, штат Пенсильвания, в «Нэшнл медикл сервисез инкорпорейтед» – экспертно-криминалистическую лабораторию, которая специализировалась на токсикологических исследованиях.

Там, в углу большого помещения без перегородок и с обшарпанными стенами, в котором стоял едкий запах кислоты, эксперты извлекли образцы и поместили их в крохотные пробирки с металлическими пробками, похожие на ампулы. Затем образцы тканей исследовали с применением специального оборудования, использовав методы газовой хроматографии и масс-спектрометрии. Любопытно, что каждый аппарат в лаборатории имел собственное прозвище, например «Мортиша» и «Гомес».

Две недели спустя, 6 октября, руководитель лаборатории доктор Роберт Миддлберг позвонил в офис генерального прокурора штата Луизиана, чтобы сообщить предварительные результаты. Вирджиния Райдер включила громкую связь, чтобы слова доктора могли слышать помощник прокурора Шафер и еще один специальный агент. Судьба проводимого ими расследования в тот момент полностью зависела от того, что скажет им Миддлберг. В его словах должен был содержаться ответ на вопрос, умерли ли находившиеся на территории Мемориала пациенты «Лайфкэр» от введенных им больших доз морфия и седативных препаратов и есть ли следы этих лекарств в образцах тканей.

Миддлберг, как всякий ученый, использовал медицинскую терминологию и был весьма осторожен в оценках. Первым делом он подчеркнул, что образцы тканей, представленные в лабораторию, из-за разложения находились далеко не в идеальном состоянии.

«Именно в этом состоит одна из причин того, что мы связываемся с вами с некоторой задержкой. Строго говоря, мы еще не закончили – работа с образцами продолжается. Но мы просто хотели поставить вас в известность о том, насколько далеко нам удалось продвинуться».

«Окей», – сказала агент Райдер.

«Спасибо, доктор», – поблагодарил Шафер.

«Э-э… из восемнадцати образцов, которыми мы располагаем сегодня, в девяти обнаружены следы морфия, еще в нескольких, полагаю, в пяти или шести, мидазолама».

«Простите, доктор, – перебил Миддлберга Шафер, – я не знаю, что это такое».

«Ладно, я с удовольствием вам расскажу. Ну, про морфий вы, конечно же, слышали?»

«Да, сэр».

«Мидазолам – это тоже лекарственный препарат, его коммерческое название «Версед», повторяю по буквам: В-Е-Р-С-Е-Д. Он принадлежит к веществам, которые называют бензодиазепинами – Б-Е-Н-З-О-Д-И-А-З-Е-П-И-Н-Ы. Один из препаратов этого класса, который вам почти наверняка известен, – валиум. Разница, однако, в том, что мидазолам – не из тех препаратов, которые назначают часто. Он применяется в основном в операционных или перед интубацией. В таких случаях пациенту может быть назначен мидазолам, но это не тот препарат, который врач выпишет вам для приема в домашних условиях».

«Понимаю, сэр», – сказал Шафер.

Миддлберг объяснил, что в тканях умерших, как и ожидалось, также было обнаружено несколько других, вполне обычных лекарств, в том числе антидепрессантов и препаратов, предотвращающих заброс желудочного сока в пищевод. «Конечно, наличие в тканях мидазолама кажется нам несколько странным, – продолжал руководитель лаборатории, – и я понимаю, что это может сильно запутать всю картину, но теперь очень, очень большое значение будет иметь содержание историй болезни».

«Скажите, доктор, а могли эти лекарства в таком количестве накопиться в человеческом организме за какой-то период?» – поинтересовался Шафер.

Миддлберг ответил, что мидазолам не применяют постоянно и на протяжении длительного периода времени. «Ну, разве что если пациента постоянно то интубируют, то экстубируют, или если он то и дело попадает в операционную. Других причин для частого применения мидазолама я не вижу».

«Да, сэр, понимаю», – отозвался Шафер.

«Что касается морфия, то он, конечно, может накапливаться в организме. Но его концентрация в исследованных нами тканях – напомню, что, как вам известно, образцы были далеко не в идеальном состоянии, – так вот, в некоторых случаях концентрация морфия чертовски высока».

«Если бы вы сейчас были здесь, – сказал Шафер, – я бы вас расцеловал».

«Э-э… ну, для начала я должен вас хотя бы увидеть», – пошутил Миддлберг.

«Ладно, – вставила Райдер, – я бы вас расцеловала, если бы вы были здесь».

«Поверьте, это было бы гораздо приятнее», – сказал Шафер.

«Охотно верю», – согласился Миддлберг.

«Большое вам спасибо, доктор Миддлберг», – поблагодарила Райдер.

«Минутку… доктор, вы сказали, что морфий был обнаружен в девяти образцах, – снова