Я сказал с неловкостью:

– Вы все это принимаете слишком близко к сердцу.

Ее губы дрогнули в улыбке.

– Это потому, что у меня маленькая грудь.

Я посмотрел в ее смеющиеся глаза.

– Да, у кого большая грудь, до тех чужие проблемыдоходят слабо, это я понимаю. Но вы с чего решили, что маленькая?

– Вы смотрите мне в глаза, – уличила она.

– И что?

– Обычно мужчины пялятся на сиськи! Если не смотрят –значит, смотреть не на что.

– У вас удивительные глаза, – сказал я искренне. –Смотрел бы в них и смотрел. А сиськи нормальные. Не огромные, но и немаленькие.

– Это потому, – объяснила она, – что у меняудивительный лифчик.

– Чем?

– Снимаешь и удивляешься, а где же сиськи?

Я помотал головой.

– Не брешите. Не поверю, что прибегаете к таким трюкам.Это простые девчонки могут, но не вы…

Я задрал ей майку и посмотрел на груди, небольшие, четковыступающие на худом теле, с небольшими алыми кружками и крохотными, какзернышки пшена, сосками.

Она стояла, не двигаясь и не делая попыток мне помешать. Яопустил маечку и сказал с удовлетворением хозяина, поймавшего вора на горячем:

– У вас вообще лифчика нет! И сиськи классные.

– Правда?

– Правда-правда, – заверил я, хотя, еслипо-честному, ну какая разница, скоро никаких сисек не будет. По красным пескамМарса будем ходить без всяких сисек, а к звездам, даже самым близким, полетимвообще без грамма мяса: либо в металле, либо в виде силовых полей.

Она озабоченно взглянула на часы.

– Через пять минут начнется.

Я торопливо отыскал нужный канал.

– Вот.

– Спасибо.

Она опустилась на диван, спина прямая, взгляд строгий иотстраненный. У меня чуть слюни не потекли от умиления. Как же осточертелисамочки, которым только секс или которые твердо уверены, что мужчинам нужентолько секс. Да такого говна, как секс, хоть пруд пруди… Ну, не говна, конечно,просто тянет назвать говном, когда со всех сторон вдалбливают, что трахайтесь,трахайтесь, трахайтесь – и все проблемы будут решены!

Ага, щас, будут решены.

Честно говоря, даже дивные снимки, сделанные с помощью этогоуникального телескопа, как и умный и емкий комментарий ведущего астрономаобсерватории, не потрясли. Я смотрел, как по экрану плывет картинка черногокосмоса, но рядом на диване Габриэлла, это уже достаточное потрясение.

Она жадно всматривалась в снимки, а я украдкой бросалвзгляды на ее тонкий профиль, исполненный дивного изящества и в самом делекоролевского достоинства.

– Не волнуйтесь, – шепнул я ей на ухо, – явсе пишу…

– Серьезно? Спасибо!

– Вот маг, – указал я на ящик на нижнейполке. – Как только передача закончится, сброшу с харда на лазерный.Надеюсь, у вас есть чем прочесть.

– Есть, – ответила она. – Поразительно, вновостях про эти снимки даже и не упомянули…

– Зато показали, – ответил я, – голую ПарисХилтон… И скандал с Аней Межелайтис!

Она сказала грустно:

– Да, вам это интереснее.

– Кому это «вам»? – спросил я, задетый. –Женщины смотрят такое еще охотнее. Понятно почему?

– Почему?

– А чтоб сказать себе: «Так уже можно» – и тоже выйтиголой на улицу.

Она фыркнула, передачу досмотрели уже молча. Едва пошлипоследние кадры с благодарностями за содействие и предоставление редкихснимков, я сунул лазерный диск в узкую щель дисковода.

– Пишет в двенадцать раз быстрее, – сообщил язачем-то. – Это быстро…

Она взглянула искоса, в голосе прозвучала обида:

– Так спешите от меня избавиться?

Я опешил, отшатнулся, выставил ладони, защищаясь отнелепейшего обвинения, ее глаза смеялись, я с трудом перевел дыхание.

– С такими шуточками… у меня вот-вот разорвется сердце!

– Почему?

– Испугался, – ответил я честно. – Габриэлла,я до жути страшусь вас чем-то рассердить.

Она посмотрела на меня искоса.

– Судя по тому, что вы рассказывали, вас это не должнотревожить.

– Не должно, – согласился я, – но кактревожит! Да что там тревожит, страшусь вас потерять как не знаю что. Даже невас, простите, вы мне и не принадлежали, а потерять возможность вас видеть,слышать, любоваться вами.

Она помолчала, я затаил дыхание, она ответила тихо:

– Аркадий Аркадиевич, не говорите так красиво. А то мнекак-то не по себе. Я не то чтобы ах-ах, за кого вы меня принимаете, ясерьезная… но мои интересы, как бы без высокопарности, среди звезд. Ну вот, неполучилось…

– Это не высокопарность, – сказал я горячо, –вы там, среди звезд! И вся из себя… звездная! А я тут червячусь.

– То есть, – уточнила она, – окукливаетесь?

– Пока листья жру, – сказал я сердито.

– Потом из вас выйдет звездная бабочка?

– Хорошо бы – межзвездная, – сказал я, принимаяигру. – Или галактическая.

Она засмеялась, поднялась. Сердце мое остановилось в ужасе,но Габриэлла собрала чашки, унесла на кухню и поставила в раковину. Я смотрел сзамершим дыханием, как она сполоснула под струей горячей воды, протерлаполотенцем и аккуратно расставила на полке.

– Что ж, – сказала она, поворачиваясь комне, – раз уж мы пока гусеницы…

Не играя в дешевый стриптиз, она просто и без затей сбросилачерез голову маечку, подрыгала ногами, скидывая шортики. Улыбнулась чуточкузастенчиво и сняла крохотные трусики, обнажив узкий ромбик интимной стрижки. Яне двигался, страшась спугнуть дивный миг, а Габриэлла произнесла со слабойулыбкой:

– У звездных это будет, наверное, иначе… Я в душевую.

Я проводил ее взглядом и, лишь когда скрылась за дверью,метнулся в спальню, быстро-быстро убрал все лишнее, сменил простыню инаволочки.

Она лежит со мной рядом, почти касаясь голым плечом, одеялоподтащила к подбородку. Голова кружится от ощущения, что там дальше голенькая ичто на этот раз у нас будет совокупление, чему в старину придавали такоебольшое значение.

– Ты счастливый, – сказала она, уже незаметноперейдя на «ты», – у тебя и работа интересная, и хобби.

– Твоя интереснее! – сказал я, счастливый, здесь«ты» знаковое, а не просто местоимение. – У тебя астрономия…