На ее лице проступила улыбка, это взгляд отыскал меня, явидел, как красиво очерченные губы расползаются в стороны, ослепительноблеснули ровные красивые зубы.

– Привет, – произнесла она радостно и с ноткойвиноватости, – простите, что заставила ждать…

– Ничего подобного, – запротестовал я. – Еслибы все были так пунктуальны! Наша страна перегнала бы даже Китай по росту ВВП…

Она засмеялась, подала руку, я едва удержался отстаромодного желания прижаться к ней губами. Она с легкой улыбкой приняла моесуетливое ухаживание: я, как ретросексуал, шагнул вперед и открыл перед нейдверцу автомобиля. Впрочем, Габриэлла и не пыталась открыть сама, дажезамедлила шаг, чтобы я успел проделать все необходимые движения с чувством идостоинством, мужчина не должен выглядеть чересчур суетливым, как лакей, чтооткрывает за чаевые.

Совершив джентльменский поступок, я закрыл за ней дверцу и,обойдя машину спереди, сел за руль.

– В кафе?

Она озабоченно взглянула на часы.

– Через три часа, – сказала ровным голосом, но мнепочудилось некоторое смущение, – по «Обсерверу» начнется передача прокосмос. Впервые расскажут про модернизацию телескопа Хаббла…

– И покажут те самые снимки? – спросил я.

Она кивнула, на бледных щеках восхитительно проступилрумянец.

– Этот канал, – проговорил я, соображаялихорадочно, – довольно редкий… Он не входит ни в базовый пакет, ни вдополнительные… Разве что в самые расширенные? За добавочную плату?

– Да, – сказала она торопливо. – Я смотрелапо Инету, он есть всего в трех московских кафе…

– Он есть и у меня, – добавил я. – Габриэлла,ко мне?

Нутро мое сжалось в ожидании отказа, но она ответила просто:

– Да, конечно. Если это удобно.

– Габриэлла!

Она смущенно улыбнулась:

– Я еще в прошлый раз заметила у вас этот канал. И ещетогда убедилась, что вы в самом деле любите астрономию.

– Габриэлла, – сказал я с укором, – вы простосвиненок! Подозревали, что брешу?

– Да.

– Зачем?

Она улыбнулась:

– Некоторым очень нравится затаскивать в постельдевушек, которым в постель не очень-то хочется.

– Зачем?

– Не знаю, – ответила она простодушно. – Ихеще называют спортсменами. Хобби такое странное.

– Извращенцы, – сказал я.

– Еще какие, – согласилась она. – Как будтомало девчонок, что сами высматривают парней и снимают их везде, начиная сулицы!

– Наверное, – предположил я, – важнодоминировать?

Она вздохнула:

– Ох уж этот ваш рефлекс…

– Я им не страдаю, – заверил я.

Она улыбнулась, а я, сдерживая щенячью радость, перестроилсяв левый ряд и гнал машину, превышая скорость, раздираясь между желанием врубитьполную и промчаться так, чтобы Габриэлла ахнула, и боязнью быть остановленнымгаишниками: ну не умею ни давать взятки, ни разговаривать так, чтобы поняли иотпустили, как обычно бывает у Люши.

Впрочем, это для мокрощелок вроде Лизы важно, чтобы пареньбыл крут и мог промчаться по главной улице, нарушая все правила, а Габриэллакак раз из мира, где правила соблюдаются со всей серьезностью и строгостью.

В квартире я сразу же включил телевизор, ликуя, что у менядостаточно продвинутый: для приема передач высокой плотности, каналов до фига,сунул Габриэлле пультик, а сам бегом метнулся на кухню и быстро включил плиту,соковыжималку и кофемолку, все сразу.

– Габриэлла, – спросил я, – ветчина сяичницей пойдет? А то я, честно говоря, почти ничего не умею.

Она не ответила, я вышел, в комнате пусто, а за дверьютуалета горит свет.

– Габриэлла, – повторил я, входя, – япоставил там сковородку разогреваться… Ветчина с яичницей, как? Повар из меняхреновый, я обычно только разогреваю…

Габриэлла сидела на унитазе, лицо чуть покраснело, под нейбулькнуло, она сказала чуточку зажато:

– Я не капризная в еде. Вячеслав, я даже не знаю…хорошо это или плохо, что вы такой раскомплексованный.

– Раскомплексованный? – удивился я. – Ну,теперь же нет запретов, а я как и все… Да мне показалось, что вы здесь ужебыли…

Она усмехнулась, глядя мне в глаза:

– Да, но тогда я постеснялась сказать, что мне все-такинеловко…

Я отмахнулся:

– Да что за пустяки.

– Да понимаю, что пустяки. Просто я в такой семьевыросла…

Никакой я не раскомплексованный, ответил я мысленно. Простомы в теле животных, потому и комплексуем, потому и зажаты. Все это уйдет, когдабудем из наночастиц. Вряд ли будем стесняться того, что у соседа антеннадлиннее, а у меня… ах-ах, какой стыд, короче на целый нанометр, скорее принятьнановиагру!

– Нормуль, – сказал я уверенно, как принятоотвечать, потому что эти, которые отчаянно выпячивают свою неповторимуюиндивидуальность и живут «не как все», самые зажатые в общепринятые тискичеловечики, а неповторимости у них не больше, чем у бордюрных камней натротуарах Тверской. – Нормалек, все путем! Красивые у вас ушки. Как уэльфенка…

Она озабоченно потрогала ухо.

– Что, противные?

– Нет, красиво вычерченные… Остренькие такие кверху, ане повисшие лопухи, как у многих. Прикольные ушки!

Она с облегчением улыбнулась, но не ответила, тужилась, яделикатно помолчал, а когда булькнуло вновь, Габриэлла заметно расслабилась, ядобавил:

– И просвечивают, я заметил. Тоже здорово… Так ипокусал бы!

Она засмеялась, оторвала пару листков бумаги, красивоизогнулась, доставая ими до задницы.

На кухню вернулись вместе, я бросил на раскаленнуюсковородку пару сочных ломтей ветчины, добавил масла и разбил десяток яиц.Воздух начал пропитываться зовущим ароматом смачного жранья.

Потом кофемолка наполнила пластмассовый стаканчик,рассчитанный на шесть порций, обычно это норма на одну мою чашку, но сейчас явеликодушно разделил пополам. Все равно всем кажется чересчур крепким.

– Чашечка кофе, – сказал я, – а каквозрастает самоуважение!

Габриэлла засмеялась:

– У меня тоже. Даже морщинки разглаживаются.

– Какие морщинки? – удивился я. – У вас ихнет.

– Будут, – заверила она со вздохом. – Тодоллар падает, то финансирование нам урезают, то директора сменили…