в покоях мастера Шона и увидел перед собой обеспокоенного Мартина. Тот был в штанах, но без рубашки и протягивал барду глиняную чашку с подогретым вином. Початый кувшин стоял тут же на полу, а рядом с ним на отрезе ткани — вторая чашка, початый хлеб и несколько обглоданных рёбрышек.

— Давай, выпей быстро.

Элмерик сделал большой глоток, но даже не почувствовал вкуса. Мартин бросил ему клетчатый плед, и бард натянул его по самый подбородок.

— А где мастер Шон?

— Пошёл будить Каллахана, — Мартин стащил со спинки второго кресла свой жилет и надел его, а потом подбросил в камин ещё несколько поленьев.

В тот же миг бард услышал, как хлопнула дверь в комнату, но не смог даже пошевелиться, чтобы поприветствовать наставника.

— Шон сказал, что нашёл тебя на дорогах снов — там, откуда не возвращаются. Расскажи, как это вышло, — Каллахан уселся в кресло напротив.

И Элмерик поведал всё от начала и до конца, не стал лишь упоминать о своём уговоре с лианнан ши и о поцелуе. Каллахан мрачнел с каждой минутой и вдруг без предупреждения сгрёб правую руку ученика, разворачивая тыльной стороной ладони к свету.

— Видишь? — он обернулся к Шону, всё это время безмолвно стоявшему за его плечом.

Рыцарь Сентября кивнул.

— Эльфийка.

— Что там такое, Сентябрь? Проклятие? — отблески пламени мешали Мартину рассмотреть метки.

— Ага, привет от Лисандра. Осчастливил непокорную племянницу, а та почему-то решила передарить подарочек.

— Это можно снять? — жалобно спросил Элмерик.

— Можно, но будет больно, — предупредил Каллахан. — Сожми зубы крепче.

Не дав толком подготовиться, он вдруг дёрнул его руку на себя, и Элмерик заорал. Из глаз брызнули слёзы. Боль прострелила от кончиков пальцев до самого плеча. Нечто подобное он чувствовал однажды в детстве, когда, упав с дерева, вывихнул локоть, и старый Хедлей вправил сустав.

— В будущем держись подальше от Брендалин, — наставник протянул ему чашку с вином, и Элмерик жадно осушил её до дна.

— Это приказ?

— Нет, всего лишь совет.

Хмель ударил ему в голову. Комната закружилась. Если бы Элмерик сейчас попытался встать, то непременно бы упал.

— Хорошо, — он икнул. — Простите. Я должен сказать вам ещё кое о чём, пока могу говорить. Прошу, наставн… ик! Не приказывайте мне играть на арфе для развлечения. Вашего или чьего-либо ещё.

— Почему же? — Каллахан, казалось, силился понять, не бредит ли ученик.

— Однажды я поклялся, что больше не нарушу ик… ни единого вашего приказа, — признался Элмерик, до боли сжимая в пальцах опустевшую чашку. — А ещё позже ик… дал обет, что никогда больше не стану играть на арфе на потеху толпе. И если вы мне это прикажете, то получится… ик.

— Вот уж действительно «ик», — подытожил Мартин.

Рыцарь Сентября закатил глаза, а Каллахан только вздохнул.

— Не прикажу. Хорошо, что ты рассказал об этом. Постарайся впредь не скрывать от меня столь важных вещей. Мне совсем не хотелось бы стать невольной причиной нарушения твоих обетов и смерти. Может, есть что нибудь ещё, о чём мне следует знать?

Элмерик помотал головой. Комната снова качнулась, предметы расплылись. Кто-то подхватил чашку из его ослабевших рук. Он хотел извиниться, но не смог произнести ни слова. Слишком устал и натерпелся за последние дни. Теперь напряжение схлынуло, и бард провалился в спасительный сон — на этот раз безо всяких сновидений.

* * *

Завтрак и обед Элмерик пропустил, даже удара колокола не услышал. Когда он проснулся, за окном было уже темно. Казалось, он проспал целую вечность, зато впервые за последние дни чувствовал себя действительно отдохнувшим.

В комнате никого не было. Впрочем, в предыдущие дни он тоже частенько просыпался один — Джерри ещё до завтрака уходил к мастеру Флориану. Наставник, едва оправившись от ран и сумев встать с постели, велел ученику немедленно возвращаться к занятиям. Потому что до Летней Битвы всего полгода осталось. Джеримэйну приходилось следить, чтобы мастер Флориан делал перерывы и вовремя принимал лекарства. Благодаря лекарствам мастера Патрика его здоровье восстанавливалось.

Мельник после битвы стал выглядеть не в пример бодрее и даже будто бы помолодел. Казалось, исцеляя других, он исцелял и самого себя. Хромать он стал меньше и даже начал думать о переезде обратно в свою комнату на третьем этаже, но Каллахан пока не позволял.

Риэган уехал почти сразу после Зимней Битвы. Он отказался от долгих прощаний и пышных проводов, сказав, что уже совсем скоро надеется увидеть своих друзей в Каэрлеоне. Вместе с ним Каллахан отправил Орсона, чтобы тот, как и положено рыцарю, сопроводил своего короля в пути, а заодно подготовил зимний особняк Соколов. С их отъездом на мельнице стало намного тише, а Келликейт заметно погрустнела.

Общих занятий больше не было, но каждый из Соколят всё равно продолжал учиться. Они вместе сидели над книгами, спорили и задавали вопросы, слушали рассказы старших, тренировались. Вроде бы всё было по-прежнему, но что-то неуловимо изменилось. Битва миновала, и жизнь продолжалась.

Конечно, к ним всё ещё относились как к младшим. Странно было думать, что когда-нибудь станет иначе. Даже Флориана и Эллифлор, вступивших в отряд не один десяток лет назад, нет-нет, да называли «молодёжью». Чаще всего Элмерик слышал это слово из уст мастера Дэррека, для которого, впрочем, даже Каллахан был «молодой ещё эльф». И всё же теперь Соколята стали своими. Никто не загонял их спать по удару колокола и не выдворял из комнаты под предлогом «старшим надо поговорить». Запрет на выход за пределы защитного круга тоже был снят. Теперь каждый был волен ходить куда пожелает в любое время дня и ночи — хоть в Чёрный лес, хоть в деревню. Чем и пользовался Джерри. Розмари подозревала, что у него появилась девушка в Чернолесье.

Элмерик встал, накинул куртку, взял фонарь и на негнущихся ногах отправился во двор. На