— Ты в детстве любил приключения? — Брови у меня поднимаются до самых волос.

— Вообще-то да. Мы с Джастином ходили в кино, в музеи, даже вместе работали над проектами для городской научной ярмарки. — Он усмехается. — Всегда брали первый приз.

— Прямо как отец и сын.

Я хотела это только подумать, но слова сами сорвались с языка. То, как Люк говорит о Джастине, о том, чем они занимались, — точно так же я рассказывала бы о Кейс, о бабушке, о маме. Джастин был для Люка совсем не бездушным наставником.

— Почему ты боишься, что он отправит тебя обратно? Даже если ты не его преемник, он, наверное, хочет, чтобы ты был рядом.

Люк резко выдыхает и поворачивается ко мне:

— Спонсорские договоры устроены иначе. Если покровитель отправляет на родину тех детей, которые ему не подошли, то не потому, что он мерзавец. Чтобы оставить меня здесь, Джастину надо будет заплатить за то, чтобы вместо спонсорской иммиграционной визы оформить обычную. Сама по себе сумма для него пустяк, но ему придется взять на себя ответственность за меня на много лет. Я стану зависимым от него. А если свести все к простому анализу издержек, окажется, что оставить меня дороже, чем отправить восвояси.

— Ты же дофига умный! Оставить тебя здесь коммерчески выгодно! Разве нет?

— Нас отбирают не за то, что мы лучше всех, а только потому, что под страхом депортации легче воспитать и гарантировать абсолютную преданность компании. С соотечественниками это так легко не получится — давление не то. Да, я способный, но таких, как я, в «Ньюгене» двенадцать на дюжину. Я руковожу людьми не потому, что я гений, а потому, что больше достоин доверия, и очень может быть, что Джастин решил меня проверить — и я эту проверку, очевидно, не прошел. А что у меня есть, кроме того, что я «дофига умный»? Все меня терпеть не могут. Так что по совокупности факторов оставить меня — плохое коммерческое решение. И я совсем не уверен, что Джастин так уж любит меня. Он мне не папа, а директор фирмы.

Я стискиваю руки. Мне впервые приходится слышать от Люка что-то нехорошее о спонсорской программе. Даже для такого, как Джастин, все-таки слишком бездушно было бы подсчитать издержки и решить, что Люк того не стоит.

— Ну это еще не конец света. Разве ты не можешь заниматься робототехникой или чем-то в этом роде дома, в Мехико?

Люк сжимает губы в нитку:

— Я приехал сюда с мечтой когда-нибудь возглавить «Ньюген». Почти всю жизнь трудился, чтобы достичь того, чего теперь уже точно не получу. А если у меня этого не будет… — Он только коротко вздыхает.

«Если у меня этого не будет, то что останется?»

С моей точки зрения, Люк — гениальный хакер, генетик и художник, и весь мир у его ног. Он может делать что хочет, может стать кем хочет. Но для него все представления о себе упираются в Джастина и «Ньюген». Вся его ценность как личности зависит от одного этого. Я скриплю зубами.

— Как так вышло, что ты уверен, будто единственное, на что ты годен, — это стать преемником директора «Ньюгена», — и при этом отрастил себе такое здоровенное самомнение?

Люк отрывает взгляд от окна и поворачивается ко мне:

— Прошу прощения?!

— Ты жутко наехал на меня за то, что я якобы заняла чужое место на ознакомительном собрании — что из-за меня в «Ньюген» не попадет кто-то, кто действительно хочет там работать. Ясно, что для тебя это больной вопрос. Почему ты думаешь, что сумеешь принести компании пользу только как будущий директор? Ты же можешь делать потрясающие вещи просто как рядовой сотрудник. Думаешь, это плохое коммерческое решение? Докажи Джастину, что это не так. Докажи, что ты достоин остаться!

Кое-кто из пассажиров оборачивается на нас, и я вжимаю голову в плечи.

Люк тоже вжимает голову в плечи, но при этом ехидно улыбается:

— Да ты учишь меня жить!

Я моргаю. Я? Я учу его жить? Это скорее было бы похоже на бабушку, но вообще-то он прав.

— Может быть и да, раз это привлекает твое внимание.

Люк поднимает глаза:

— В глубине души я понимаю, что это бессмысленно, но, когда я слышу это от тебя, почему-то возникает ощущение, что это возможно.

— Значит, ты попытаешься?..

Он пожимает плечами:

— Можно. Хуже-то уже не будет. Брошу все силы на «Ньюген-пару», чтобы показать Джастину, что стоит оставить меня, а ты за это подашь заявление на стажировку в нашем кафе.

— Как это? — лепечу я.

— Ты всегда готова пропихнуть вперед кого-то другого. Меня, свою двоюродную сестру, да мало ли… А как же ты и твое будущее? — Он умолкает и пристально смотрит на меня. — Ты вообще-то чем хочешь заниматься? Может, и не кулинарией вовсе? Может, это просто все так думают, что тебе нравится готовить?

Я со всей силы зажмуриваюсь, а потом смотрю в окно. Мы проезжаем Дэнфорт — указатели и таблички на английском и греческом, открытые прилавки со свежими фруктами, россыпь ресторанчиков с симпатичными террасами. Я прямо чувствую во рту вкус пончиков в меду, которые пробовала здесь в начале лета в «Дэнфортских деликатесах».

Для меня готовить значило убегать от действительности. Так было с самого детства. Готовить — почти так же успокоительно, как есть. К тому же это единственное, что у меня хорошо получается. И ни одна живая душа, даже Кейс, ни единого раза не поинтересовалась, чем я хочу заниматься в будущем. Не знаю: может, все действительно думают, что мое призвание — кулинария, но никто не взял на себя труд усомниться в этом или спросить меня, потому что всю жизнь все считали, что я должна заняться чем-то, что соответствует моему дару.

Тем не менее ответ сам срывается с языка:

— Нет. — Я делаю паузу. — Нет, я не этим хочу заниматься.

— А чем тогда?

— Помогать родным! — выпаливаю я.

Я действительно ничего другого не хочу.

Люк поворачивается ко мне и заслоняет окно — мне волей-неволей приходится смотреть на него, а не на пейзаж.

— А для себя самой ты что хочешь делать?

Я хихикаю:

— Помогать родным.

Мне вспоминаются летние вечера, разлитый в воздухе аромат барбекю, резвящиеся дети. Семьи, смеющиеся над чем-то вместе. Вспоминается, каково это, когда тебя окружают люди, которые — я уверена — готовы друг для друга на что угодно. Семья всю жизнь была для меня тихой гаванью, я сделаю