На глаза у меня наворачиваются слезы, я смотрю в сторону. Я хочу одного — заботиться о родных. Но даже на это я не способна.

— Что бы я ни делала, все происходит так, будто я не делаю ничего…

Папа все равно ушел. Если бы я сказала, что ухожу с ним, это ничего не изменило бы. Не повлияло бы на результат. Так что неважно, кем я хочу быть: мое будущее определится моим даром.

— Хорошо. Ты хочешь помогать родным, — тихо говорит Люк. — Каким образом?

«Убить тебя, например».

Я ежусь.

— Ну, наверное, делом…

— Что тебе мешает?

Моральные принципы. Неспособность. Строго говоря — то, что я еще не влюблена в Люка.

— Я не готова.

Наконец-то мне удается повернуть голову и посмотреть на него.

— Так подготовься! Подготовься и действуй. Всегда лучше пытаться, чем сидеть сложа руки. Ты же сама меня этому учишь. Только тогда у тебя будет возможность добиться в жизни того, чего ты хочешь. Дело того стоит, согласись.

Люк уговаривает меня убить его, сам того не подозревая. Вот, наверное, предки потешаются. Но он так верит в свои слова, что у меня язык не поворачивается сказать «нет».

— Ладно.

Он щурится:

— Я буду проверять, как у тебя идут дела.

— Каким образом?

— Не знаю! Но я же дофига умный, придумаю что-нибудь.

Я невольно прыскаю со смеху:

— Да ты не придумал даже, как вернуть мне контейнер, тоже мне, дофига умный.

Он снова смотрит в окно:

— Если я верну его, под каким предлогом я буду приглашать тебя в разные места?

Меня обдает волна тепла, которого я не заслуживаю, особенно теперь, после того, что я сделала с Джурасом. Особенно если мне все равно придется отнять жизнь у Люка.

Но я не могу ее остановить.

Люк вскакивает:

— Наша остановка!

Он спрыгивает на тротуар и протягивает мне руку.

Я не думаю ни секунды и протягиваю ему свою.

* * *

У Люка уходит примерно полминуты на то, чтобы ему стало неприятно держать меня за руку, и он разжимает пальцы. Я не огорчаюсь — мне понятно, как ему было трудно и неловко прикоснуться ко мне. Мы приехали на угол Восточной Куин-стрит и Бельфэр-авеню, где с одной стороны большой парк, а с другой — крошечные сувенирные лавочки, которые как раз открываются.

Этот район называется Пески — и живут здесь те, кто все лето напролет гуляет по променаду с детскими колясками и чистокровными собаками и покупает местное варенье безо всяких генных модификаций.

— Что у тебя с лицом? — интересуется Люк.

Я тут же изображаю улыбку вместо кислой мины:

— Думаю всякие гадости про богатеев.

— Понимаю, обстановка здесь наводит на такие мысли.

— Тогда зачем мы сюда приехали?

— Мне здесь все равно нравится. — Он шагает по тротуару к широкой лужайке перед парком. — Джастин здесь вырос.

— Ах, ну надо же, никогда бы не подумала.

Люк коротко улыбается мне через плечо:

— Тут симпатично.

— А поесть дадут?

— Я бы не привез тебя туда, где не кормят!

— Что?!

— Да у тебя вся лента либо в еде, которую ты сама готовишь, либо в еде, которую ты где-то ешь.

Он говорит как будто между прочим — и он прав, и мне обидно, что он прав.

Но еще мне… лестно, что ли.

— Ты смотрел мою ленту? В смысле, уже после того, как унизил меня с ее помощью?

Люк морщится:

— Еще раз прошу прощения. Да, заглянул разок.

— Разок? — Я поднимаю бровь. — Другой, третий, четвертый? А может быть, каждый день заглядываешь?

— Разок! — Он показывает на фургон среди деревьев. — Здесь подают мексиканскую еду. Отличные завтраки и ленчи.

Фургон выкрашен свежей черной краской с красными, желтыми и зелеными полосками вдоль одного борта. На нем написано «Эль Парко», внутри сидит продавщица в черном фартуке. Голографическая вывеска сбоку загорается и оживает, у окошка уже собралась очередь из нескольких человек.

Люк досадливо кривится:

— В этом городе ничего не сделаешь без очереди!

— Очередь — это значит, что здесь вкусно.

— Ты и так знаешь, что вкусно, я же тебе только что сказал.

Тут уж можно поднимать бровь сколько угодно — все мало будет. Я обгоняю Люка и занимаю очередь. Уже не раннее утро, когда все спешат на работу, как обычно по будням. У фургона выстроились молодые мамы и папы с колясками, школьники и студенты — у кого-то каникулы, кто-то сегодня решил позаниматься дома — и старички на утренней прогулке.

Стоять с такими в очереди — сплошное удовольствие: они спокойно смотрят себе в телефоны или болтают друг с дружкой. Ни от кого не веет беспокойством, никто никуда не опаздывает.

Я смотрю на Люка, а он — на покупателей, которые заказывают еду у продавщицы. Глубокие тени под глазами, напряженно поджатые губы выдают его невеселые мысли. Наверняка он думает про Джураса.

Я опускаю глаза и смотрю на траву под ногами. Значит, мне было достаточно прокатиться на трамвае и порадоваться, что скоро дадут поесть, — и я ненадолго забыла, чтό сделала.

Мне хочется во всем признаться. Выдать Люку все свои тайны — как он поделился со мной тем, что думал о Джурасе.

Рассказать ему все-все и о себе, и о своей семье. О том, что я сделала с Джурасом и что знаю о Джастине. О своем задании.

У меня такое чувство, что стоит мне поведать Люку все свои тайны, как он мне поможет. Придумает какой-нибудь гениальный выход из положения. Мы сделаем все вместе — как вместе выяснили, что случилось с тетей Элейн. Когда мы с ним вдвоем, у нас все получается. Пара пустяков. Как удачный рецепт — когда готовишь по нему, всегда выходит идеально.

Я переплетаю пальцы, потом сжимаю кулаки. Все это прекрасно — просто такого никогда не будет.

Если Люк все узнает, ему это точно не понравится.

Тогда я больше не увижу его фирменную улыбку с прикушенной губой. Больше не увижу его открытого взгляда. Он перестанет рассказывать мне истории из своего детства. И пожалеет, что украсил меня временной татуировкой.

Он даже не станет тем, кого я впервые увидела на ознакомительном собрании в «Ньюгене». Воображалой, которого я бесила.

Если Люк узнает правду, он возненавидит меня.

Внутри у меня все сжимается и переворачивается одновременно. Я морщусь.

— Что с тобой? — хмурится Люк.

— Ничего, просто проголодалась. Тебе разве не бывает нехорошо, если не поешь вовремя?

Люк сует руки в карманы.

— Да нет. Просто надо иногда есть, а когда именно —