Примо не шевельнул и мышцей, но бросил в нас силу, метнулсобственную ярость, как ведро расплавленной злости. Защищаться не было времени.Ни на что не было времени, кроме как принять её. Жан-Клод попытался пропуститьэту волну над собой, но я почувствовала, как она ищет путь внутрь него. МастерГорода, полностью подчинившийся ярости — это было бы очень нехорошо. Но я вярости разбираюсь, и я — не Мастер Города.

Я приняла эту злость — не стала пропускать её над собой, авпивала, глотала, купалась в ней. Я завернулась в эту ярость как в огненноеманто, открыла ей те пространства своей души, которые держу от всех закрытыми.Я дала ярости Примо встретиться с кипящей лавой моей собственной ярости.Бездонные, бескрайние моря моей ярости приняли его ярость, пожрали её. Япиталась его гневом и давала ему это почувствовать.

И я рассмеялась, и смеялась, стоя перед ним и горя двойнымпламенем моей ярости и его. Смеялась, ощущая, как волна его ярости спадает иначинает откатываться. Смеялась, пока смешивалась его ярость и моя. Во мне еёбездны, так что значит для меня ещё пара вёдер?

Он смотрел на меня незрячими глазами, потом сделал половинутого, что я ожидала. Он двинулся вперёд, но не в безумном порыве. Быстрота егобыла потрясающей, а я повидала быстрые движения на своём веку. Он был слеп, ипотому хватал наудачу, и схватил он Натэниела. Натэниела, который стоял рядом снами. Не знаю, было это намеренно или Примо промахнулся. Ухватив Натэниела зазапястье, он дёрнул его на себя, но Натэниел упёрся и устоял.

Внезапно задвигались мы все. Движение охранников я заметила,но они опаздывали. Пистолет я уже почти выхватила из кобуры, но Примо бросилсявперёд сразу, как ощутил сопротивление Натэниела. Я была ближе всех, идвигалась быстрее, чем сама ожидала — я не привыкла быть быстрее обычногочеловека. Тянулась я к руке Натэниела, но оказалась слишком близко к лицувампира.

Примо всадил клыки мне в запястье, и я знала, чтоотдёргивать руку в таких случаях не надо — я бы только разорвала её. Выхвативпистолет, я заорала. И орала, пока он пил мою кровь. Орала, приставив пистолетк его голове.

Палец уже начал нажимать на спуск, когда разум Примо ударилв меня. Не ярость его на этот раз, а память. Римская армия, убийство, закоторое его осудили. Арена, где он мог убивать, теша своё сердце, где можнобыло спускать с цепи свою ярость, питать её. Смерть, смерть и ещё раз смерть. Икаждая насыщала его так, как ничто иное не могло насытить.

Тёмная ночь, и знатная дама потребовала, чтобы он явился веё постель, не смывая кровь и пот победы. Он пришёл, и действительность превзошласамые смелые его мечты. Она предложила ему свободу и новый способ питать своюярость. Новый способ убивать. Он не знал её настоящего имени, она сказалатолько:

— Я — Дракон, и ты будешь служить мне.

Он стал служить.

Воспоминания резко прервались. Я пошатнулась и долгий мигзаставляла себя не нажать на спуск. Целый миг, чтобы поднять ствол вверх ивспомнить, как дышать, как двигаться.

Примо ещё прижимался ртом к моей руке, но теперь раны егозаживали на ходу, а глаза видели. Знанием Жан-Клода я знала, что Примо можетзалечить на себе почти любые раны малой дозой особой крови. Он искалликантропа, и потому напал на Натэниела, но моя кровь тоже сработала. Теперь японимала, зачем он нужен Жан-Клоду. Потрясающей мощи солдат, если уметь держатьего в руках.

Спокойствие у меня в разуме принадлежало не мне.

Примо выпустил мою руку, глаза его закатились от ужаса.

— Кто ты?

— Да, Примо, кто я? — Я потянулась к нему раненойим рукой. Хотела потрогать его лицо, но он сжался, будто ожидая удара. —Скажи-ка, Примо, кто я?

Огромное тело припало передо мной к полу в позе подчинения.Он унижался передо мной, и я вспомнила, как много лет назад он так же принижалсебя перед той, кто его создала.

— Мастер, — прошептал он, будто чужая силаисторгла у него это слово. Ненавистна ему была мысль, что никогда он не будетсам себе мастером. С тех пор, как он принял от неё тот кровавый поцелуй, ондумал, что когда-нибудь править станет он, и теперь знал, что ошибся. — Ты— мой мастер.

В тот момент, когда он отведал моей крови, между намивозникла связь, не имеющая ничего общего с сексом, любовью или дружбой. Этобыло владение, столь полное, как ни одно другое. Примо просто принадлежал мне —нет, нам.

Метки между мною и Жан-Клодом были открыты полностью, когдаПримо на меня напал. Когда он стал пить мою кровь, он не просто узнал её вкус. Кровьот крови моей — больше, чем красивая фраза. Это на самом деле. И я поняла, чтопри открытых метках принести обет на крови одному из нас — значит принести егодвоим. Я могу повелевать мёртвыми, а Жан-Клод обладает властью над любымвампиром, что принёс ему обет на крови, или любым, которого он создал. Примобыл сокрушён двойным ударом, поскольку в тот момент моя кровь была кровьюЖан-Клода, а его кровь — моей. Мелькнула мысль, что это может значить для нежелающего участвовать Ричарда, но эта мысль тут же пропала. Хватает своихпроблем, чтобы ещё в проблемах Ричарда копаться.

Я глядела на великана сверху вниз и знала, что Жан-Клодтеперь в нем до конца уверен. Уверен, что клятва Примо нам обоим его удержит.Дело было не в чтении мыслей — я просто знала, что Жан-Клод более насчёт Примоне волнуется. Он в нем уверен. А я вот не была уверена.

Я повернулась к Жан-Клоду, попытаться убедить его, что Примоещё может быть очень и очень опасен, но уже то, что я повернулась, говорило,что и я в нем уверена. А это не так. Он — воплощение гнева в огромноммускулистом теле. И это опасно. И всегда будет опасно.

Наверное, я бы повернулась обратно к Примо, но вдругоказалось, что я гляжу на Жан-Клода, и мир исчез. Остался только Жан-Клод, вбархатном камзоле с серебряными пуговицами, с высоким стоячим воротником,обрамлявшим выпуклость шейного платка. Серебряная булавка с сапфиром скреплялабелоснежный платок у горла. Камзол облегал широкие плечи, подчёркивал узость талии,и взгляд переходил на чёрные кожаные штаны, которые выглядели так, будто не оннатянул их, а их вокруг него сплели. Сапоги до колена, такого же тёмногобархата, что и камзол. Я стояла, зачарованная, и я это знала, и не могла несмотреть, но лицо я оставила напоследок, потому что знала: стоит мне на неговзглянуть, и остатки самообладания покинут меня, я пропаду на самом деле.

Изящная рука протянулась к моему склонённому лицу — кисть,окружённая разливом белого кружева. Он слегка тронул меня за подбородок,едва-едва, и стал приподнимать его. Очень нежное прикосновение — я моглавоспротивиться, помешать ему, но я этого не сделала. Почти вся сила воли ушлана то, чтобы не взглянуть ему в лицо сразу.

Чёрные локоны сливались с бархатом, и трудно было различить,где кончается ткань, и где начинаются волосы. Огромные прекрасные глаза,темнее, чем сапфир на горле. Глаза такие тёмные, какими только могут быть синиеглаза, не содержащие ни мазочка чёрного. Бледное совершенство лица — как почтизаконченная картина маслом. Жан-Клод был бледен, и пальцы возле моего лица —ледяные. Как будто скульптура, ожидающая, чтобы кто-то в неё вдохнул жизнь, итолько тёмный блеск глаз выдавал его. Вся жизнь мира уже была в этих глазах.