— Ну, рыбонька, стал бы я врать?

Я смотрела на Байрона, ни о чем таком не думая. Запястьеболело, и я гадала, почему же я не заметила раньше, как вдруг поймала себя намысли, голый ли он под халатом, и хотелось, чтобы да.

Я закрыла глаза и попыталась поставить щит. Отгородиться отвсего, что было у меня общего с Жан-Клодом, но его голос пробился сквозьзащиту.

— Прости, ma petite, пожалуйста, прости меня, но Примовсе ещё сопротивляется мне, а я недостаточно напитался. Я не могу одновременнопитаться и держать его, но ты можешь напитаться за меня. Ты можешь дать мне то,что мне надо, ma petite. Прошу тебя, умоляю, не отказывай мне. Если я выпущуего из-под контроля, он растерзает этих женщин. Он считает, что они егоунизили. Прошу тебя, ma petite, услышь меня и пойми, что я говорю толькоправду. Помоги!

Он резко оборвал контакт, и я мельком увидела ярость Примо,пронзающую похоть, которую внушал ему Жан-Клод. Примо был как пьяный,продолжающий драться, вырываться из держащих рук.

— Чтоб тебя, Жан-Клод! — шепнула я.

Байрон тронул меня за руку:

— Эй, не падай в обморок.

Я открыла глаза, и эти его серые были рядом со мной.Близко-близко. Не знаю, что было у меня в глазах, но он отскочил какобожжённый. Его глаза чуть расширились, и голос прозвучал с придыханием:

— Мне не нравится выражение твоих глаз. Оно тебе несвойственно.

Я потянулась к нему, и он отступил. Я двигалась вперёд, а онотступал, и потому я соскользнула со стула, а он на миг сел на пол, не сразу поднявшись.Я осталась на полу, но подол его халата удержала в руках. Ткань натянулась,отходя от его тела, и я увидела, что под халатом что-то надето, но не много.Это была похоть, но не просто, а голод похоти, будто секс — еда. Я-то думала,что в этом смысле ardeur самое худшее, но сейчас было… ещё хуже. С той толькоразницей, что ardeur с самого начала был мне слегка подвластен в том смысле,что кто-то мог мне не нравиться или даже помочь мне одолевать ardeur. А сейчасбыло не так. Все неважно. Голод такой первобытный, что все неважно.

— Анита, помоги! — вскрикнул Жан-Клод у меня вголове. Он назвал меня настоящим именем, и отчаяние его резануло как нож.

И отчасти это отчаяние проникло в мой голос.

— Прости, Байрон, но Жан-Клод вот-вот выпустит Примоиз-под контроля. Ему нужна еда.

— И кому придётся быть этой едой? — спросил он сноткой страха в голосе.

Мне пришлось закрыть глаза и сделать глубокий вдох:

— Времени нет.

— Я не дам тебе вырвать мне горло только потому, чтомастер ухватил кусок не по зубам.

Я покачала головой, не открывая глаз.

— Не бойся, Байрон, пожалуйста, это разжигает зверя. Япредлагаю тебе ardeur. — Я открыла глаза и посмотрела на него. Он отступилот меня, насколько позволял натянувшийся халат. В голосе у меня начиналипроскальзывать рычащие нотки, когда я сказала: — Но предложение ограничено повремени. Или иди сюда, или слово «еда» перестанет быть эвфемизмом.

Очень забавное у него сделалось лицо.

— Ты имеешь в виду секс? Настоящий? Без всякихэвфемизмов?

Будь у меня время, я бы позабавилась.

— Да.

— Рыбонька, что ж ты сразу не сказала?

Он направился ко мне, развязывая на ходу пояс и сбрасываяхалат. На нем были только тончайшие стринги, а все остальное — очень бледноетело. Мускулы, которые он нарастил меньше чем за месяц, играли под кожей, когдаон упал на колени передо мной.

— Кто сверху? — спросил он с улыбкой.

Я положила руки на обнажённые бледные плечи, и от этогоприкосновения улыбка растаяла.

— Я сверху.

И я толкнула его на пол.

Байрон повалился на спину, я оказалась на нем верхом, рукиприжимали его запястья к полу. С себя я сорвала только бельё. Прелюдии не было— не было ни времени, ни необходимости. Всюду, где я его касалась, я чутьподпитывалась. Голая кожа — все, что мне было сейчас нужно, но это было питаниедалеко не полное. Недостаточное. Я прижалась ртом к его губам, сунула язык емув рот, и снова кормилась, и снова мало. Я прижалась к нему телом, но на нем всеещё были эти плавки. Тогда я отпустила его руку, и она тут же нашла крайплавок.

— Сорви, — сказал он, и голос у него был болееглубокий, более настоящий, чем обычно.

Я рванула материю прочь, и вдруг он голый упёрся в меня, невошёл внутрь, а прижался, и он был тёплый. Тёплый от чужой выпитой раньшекрови. Ощутив, как он упирается в меня, я вскрикнула.

— Анита? — спросил Натэниел. Он вошёл и встал какможно дальше от нас, где я могла его видеть. — Это как ardeur, только ещёхуже, сильнее.

Вид у него был почти перепуганный, а в руках он держалохапку салфеток в пакетах.

Я хотела бы извиниться, или сказать что-то цивилизованное,но Байрон подо мной шевельнул бёдрами, и это слабое движение вернуло моёвнимание к лежащему подо мной мужчине. Глаза его потемнели, как небо передбурей. Глядя в них, я удивлялась, как я могла вообще счесть их нежными. Онстолько времени проводил, изображая обаятельного юношу, которым был когда-то,но сейчас по этим глазам я видела, насколько он взрослый.

— Делай меня, — сказал он, и потом тише: — Делай,делай.

Он повторял снова и снова, тише и тише, пока дыхание его нестало шептать:

— Делай меня.

Я нагнулась к нему, прижалась ртом к губам, и было так,будто я ощущала душу его в длинном туннеле тела, и знала, как просунуться тудаи выдернуть её оттуда. Я в эту секунду знала, что могу питаться от него всего,от самой его сути. От той божественной или же инфернальной искры, что делалаего вампиром. Могла съесть его целиком, оставив только красивый труп.

Я с криком оторвалась от поцелуя, потому что побуждение съестьего было почти неодолимым. Голод требовал. Требовал его целиком. А я не могласъесть его целиком. Не могла. Я так с ним не поступлю. Ни с кем не поступлю.Впервые в жизни я поняла, что имеют в виду, когда говорят о судьбе хуже, чемсмерть, и что секс — не эта судьба.

Я могла бы утолить ardeur, и тогда это тёмное побуждениеуйдёт, но даже при желании пока не получалось. Я не знала тела Байрона.Попыталась просто сесть на него, но дважды мы скользили друг по другу, невходя. Я заорала от досады, и он сказал:

— Отпусти мою руку, лапонька, и я помогу.

Между нами возникла рука, и я не сразу поняла, что это рукаНатэниела. Она держала презерватив.

— Мы же не знаем, где он бывал.

Я зарычала, но он зарычал в ответ: