Глядя на публику, я соглашалась с Натэниелом, но когда яглянула в спину Жан-Клода, обращающегося к ним, то… ну, в общем, я отвернулась.Мне пришлось отвернуться, потому что тяга к нему никуда не делась. Мнеговорили, что эта тяга касаться его — обычная тяга слуги к мастеру, но я в этодо конца не верила. А вот сейчас — да.

Я стала смотреть на Примо. Он ещё стоял на коленях, сглуповатым видом, окружённый полукругом охранников в чёрных рубахах. Он гляделна меня, и в глазах его было страдание. Когда он заговорил, его не услышали застолами — только я и охранники, да ещё вампир и леопард у меня за спиной.

— Ты меня поймала.

Я открыла рот, чтобы сказать, что я не нарочно, но кто-тотронул меня за левое запястье, и я дёрнулась от острой мгновенной боли.Повернувшись, я увидела, что это Байрон.

— Отпусти.

Он разжал пальцы, выпуская мою руку, и шепнул:

— У тебя идёт кровь. Жан-Клод велел мне быть при тебе.Позволь перевязать твою рану.

Лицо у него было ещё моложе и невиннее, чем у Натэниела.Ему, видно, ещё и двадцати не было, когда его обратил его прежний мастер.Волосы у него были светло-каштановые, и спадали свободными локонами, открываяшею и клин белой кожи на груди. Я вспомнила, что кто-то говорил, будто студентыколледжа хотят устроить Байрону обструкцию. Значит, это он был тогда на сцене.

Он был ниже меня ростом и худ — как юноша, ещё невозмужавший, и теперь ему уже не возмужать никогда. Стали бы у него шире плечи,вырос бы он ещё — теперь никто не узнает. Он мог бы поднимать тяжести иприбавить, он даже это делал, по настоянию Жан-Клода, но никогда ему не иметьтакого тела, какое было бы, если бы убивший его вампир подождал ещёгодик-другой.

Глаза у него были серые и занимали почти все лицо — огромныеглаза цвета самого густого тумана, непроницаемой туманной стены.

Мне пришлось встряхнуть головой и податься назад — вот черт!Байрон почти подчинил меня глазами. А это должно было быть невозможным.Жан-Клод сказал, что я убрала все свои защиты. Я этого не собиралась делать.Скорее, это Жан-Клод убрал все мои защиты. Но Байрон все же не Жан-Клод. Его ямогу держать на расстоянии.

Я закрыла глаза и стала делать недавно усвоенные дыхательныеупражнения. Сосредоточься в середине собственного тела. Соберись в одну точку испустись по линии, уходящей в самую землю. Марианна называла это «заземлиться»,и слово это точное. Заземлиться, приземлиться, надёжно стоять на земле.

Но трудно было сохранять сосредоточенность, когда звучалголос Жан-Клода, и, закрывая глаза, я от него не избавлялась.

— Кто из вас не желал бы укротить дикарское сердце? Взятьмужчину и преобразить его до неузнаваемости? Превратить его в того, кого выжелаете видеть? Примо склоняет колени перед вашей красотой, и он — тот, кого выиз него сделаете. Он вознесётся и падёт по вашему желанию.

Я почувствовала, как Жан-Клод подошёл и встал между мной иПримо. Даже с закрытыми глазами, ища нематериальной опоры, я ощущала егоприсутствие, и он развеивал мою сосредоточенность, как развеивает дым машущаярука. Открыв глаза, я увидела, как он легчайшими прикосновениями трогает лицо Примо.

— Покажи им это великолепное тело.

Примо покачал головой. Он не хотел играть в эту игру.

Я ощутила, как изогнулась воля Жан-Клода, охватывая Примокак питон. Вспышка тепла пронизала Примо, выпущенная Жан-Клодом. Я даже шагнулак ним ближе, и Байрон оттянул меня обратно.

— Я бы не советовал, — сказал он, и снова яощутила тягу этих серых глаз, будто меня завернули в теплейшее одеяло.

Примо встал, и я не смогла не обернуться к ним снова.Великан вцепился ручищами в чёрную рубаху, пропитанную кровью, и разорвал еёкак бумагу. Обнажённый до пояса, он был великолепен — если вам нравятсягиганты. Это не была массивность, которую даёт поднятие тяжестей — это такой онбыл.

— Кому же достанется первый его поцелуй? — спросилЖан-Клод.

Я ощутила движение ещё раньше, чем повернулась к публике.Страха уже не было — его унёс голос Жан-Клода. Я видела лишь воодушевление иразве что неуверенность, но потом взметнулось несколько рук, держащих деньги, итут же следующие, следующие. Первым быть никто не рвался, но никто и не хотелоставаться в стороне.

Байрон вежливо потянул меня за плечо:

— Анита, эту рану надо перевязать. Пойдём за сцену.

— Он прав, — сказал Натэниел, оказавшийся ужеближе. Настолько близко, что я увидела брызги крови на лавандовой рубашке.Очевидно, он был ближе к Примо, чем мне помнилось. Но у меня мысли путались,будто я несколько сама не своя с самого прихода сюда. Что же это со мной?

— Ладно, — кивнула я.

Байрон с Натэниелом отвели меня за кулисы, но глаза моисмотрели в зал. Шатенка из переулка гладила кожу Примо ладонью, и эта кожа былагладкой и чистой, без крови, без следов борьбы. Она его лапала, но смотрел онна меня. Глаза его молча молили о помощи, но я не понимала, почему.

Жан-Клод коснулся его голой спины, и лицо Примо обратилосьопять к этой женщине. Теперь на нем не было смущения. Была одна только похоть,и в этот момент я поняла: им управлял Жан-Клод. Он манипулировал вампиром неменьше, чем публикой. Женщины пришли за толикой сладострастного развлечения,Примо явился, чтобы стать Мастером Города, а вместо этого превратился в актёра«Запретного плода». Он поцеловал шатенку, будто хотел выпить её до дна, будто вэтом поцелуе была вся его жизнь. Когда он отпустил её, и ближайший охранникпомог трепещущей даме сесть на стул, руки с деньгами взметнулись по всему залу.«Милости просим в шоу-бизнес, Примо», — подумала я.

Закрылась дверь, и стало тихо, как по волшебству. Закулисноепространство звукоизолированно, но сегодня дело было не только в этом. Какбудто после этого я смогла думать — думать нормально. Я знала, что иногда мнемешает мыслить близкое присутствие Жан-Клода, обычно — прикосновение. Сегоднядостаточно было быть в одном помещении.

— Что творится? — спросила я.

— У нас тут есть аптечка в гримуборной, — сказал Байрони попытался вывести меня в дверь направо.

Я отобрала у него руку и посмотрела на Натэниела:

— Я правильно слышала, что Жан-Клод сказал тебе меня нетрогать?

Он кивнул.

— Он не знает, чем это может обернуться.

Лицо его было очень мрачно, серьёзно. Он снова сталосторожен в моем присутствии, и я не знала, почему.

— Я что-то пропустила? — спросила я.

— У тебя капает кровь, — сказал Байрон, показываяна мою руку.

Струйка крови — кап-кап-кап — стекала на белый пол. Такздесь было все бело и пусто, что алое пятнышко казалось громким, будто цвет былзвуком.