– Простите?

Этот вопрос прозвучал так, словно «простите» было одним из трех итальянских слов, которые пассажир с грехом пополам заучил наизусть, отправляясь в эту поездку. Секунду назад он говорил вполне сносно, хотя и с твердым русским акцентом, а сейчас вдруг перестал понимать самые элементарные просьбы… С чего бы это?

– Я попросил вас предъявить багаж, – стирая со своего лица улыбку, раздельно повторил таможенник. – Багаж! – повторил он еще раз.

– Багаж? – переспросил пассажир так, словно впервые слышал это слово. – Вы хотите, чтобы я предъявил багаж?

– Совершенно верно, – сказал таможенник. Все это переставало ему нравиться. Поведение русского было явно неадекватным, и таможенник уже начал побаиваться, что вот этот глупый диалог у стойки таможенного контроля может оказаться последним разговором в его жизни. Если это террорист и если в сумке у него бомба, взрыв разворотит половину зала, и кому-то придется изрядно попотеть, отделяя останки таможенника от обломков его рабочего места. – Совершенно верно, – твердо повторил он, отогнав от себя видение окровавленных обломков таможенной стойки. – И если мне придется повторить свою просьбу, я начну подозревать, что вы пытаетесь провезти в страну что-то недозволенное.

На самом деле он уже не подозревал, а был твердо уверен, что в сумке у русского содержится какая-то контрабанда. Он знал этот тип людей: неудачники, вкладывающие последние сбережения в товар, который, по слухам, пользуется в Европе ажиотажным спросом, и в костюм, который, как им кажется, послужит им надежной защитой от любых подозрений. Стоявший по ту сторону барьера человек в данный момент переживал настоящий крах, масштабы которого еще вряд ли осознавал. Он еще надеялся, что все как-нибудь обойдется, и из последних сил, вопреки очевидности, цеплялся за эту надежду, как утопающий за соломинку. В глубине души таможенник даже сочувствовал этому бедняге, но сочувствие это, увы, простиралось не столь далеко, чтобы позволить ему пройти в город без досмотра.

– Но ведь это же «зеленый коридор»! – воскликнул пассажир с таким выражением, как будто «зеленый коридор» и «тропа контрабандистов» в его понимании означали одно и то же.

– Совершенно верно, – согласился таможенник, незаметно протягивая за барьером руку и нажимая кнопку, чтобы вызвать подмогу. Дверь служебного помещения, к которому пассажир стоял спиной, почти сразу открылась, и таможеннику стало немного спокойнее. – Но это вовсе не означает, – продолжал он, – что я стою здесь просто для украшения интерьера и не имею права проверять багаж прибывающих пассажиров. Поэтому прошу вас…

Пассажир вдруг побледнел, закатил глаза, выронил сумку и начал, хватаясь за сердце, валиться прямо на руки подоспевшим карабинерам.

Размахнувшись, Глеб швырнул разряженный, ставший совершенно бесполезным автомат вслед уходящему катеру – последнему из трех, все еще остававшемуся на плаву. Не долетев, автомат шлепнулся в воду, подняв фонтанчик брызг, и камнем пошел на дно.

Катер, ковыляя на одном моторе, уходил туда, откуда появился несколько минут назад – к побережью острова Китира, все еще видневшегося на горизонте тоненькой, едва различимой синей полоской. Он был сильно перегружен выжившими в этом коротком, но очень интенсивном бою пассажирами двух затонувших суденышек. Пираты, ставшие таковыми в силу полученного приказа, не могли ожидать, что малочисленный экипаж переоборудованного в транспортное судно рыболовецкого траулера окажется вооружен, как подразделение морской пехоты, и встретит их быстроходные, но скверно защищенные от обычных пуль посудины плотным автоматным огнем. АКМ – страшное оружие, особенно в ближнем бою, и албанцы только что убедились в этом на собственном горьком опыте.

Правда, те, кто уходил навстречу неизвестности на перегруженном, тяжело буравящем прозрачную средиземноморскую воду, подбитом катере, наверняка испытывали что-то вроде горького удовлетворения. Они заплатили непомерную цену, но их задача была выполнена хотя бы отчасти: установленный на корме грузовик полыхал, как костер в ночь на Ивана Купала, куда новоявленные язычники в приливе пьяного рвения навалили целую гору автомобильных покрышек. Черный дым стлался над палубой, мешая дышать, и рваными клочьями уходил на юг, в сторону Крита. Огонь гудел и трещал, пожирая все, что могло гореть в развороченном страшным взрывом кузове; сорванная и отброшенная взрывом кабина чадно догорала у фальшборта, по останкам мощного немецкого двигателя весело бегали бледные в ярком дневном свете язычки пламени. Топливные баки превратились в огненные шары, в форсунки, изрыгавшие яростное дымное пламя; то, что еще осталось от покрышек, тоже горело, роняя на палубу чадящие, жадно пожираемые маленькими злыми огоньками ошметки. Большая часть команды – все, кто сохранил способность держаться на ногах, – боролась с огнем, с обезьяньей ловкостью прыгая в дыму с огнетушителями. Потом затарахтел мотор помпы, и в жаркий костер на корме ударила тугая струя забортной воды. Пламя с шипением шарахнулось в сторону, но там его встретил дружный залп из огнетушителей. И над всем этим, решительно перекрывая все прочие шумы, как песнь сбесившейся сирены, раздавались вопли Паречина, который плачущим голосом материл на чем свет стоит море, сушу, свою несчастливую судьбу и всякую вооруженную сволочь, которую хлебом не корми, а дай сделать какую-нибудь пакость водителю первого класса Всеволоду Витальевичу Паречину.

Закончив перевязывать последнего раненого, к Глебу подошел капитан. Он был хмур, озабочен, закопчен, как кочегар со старинного парохода, и основательно перепачкан чужой кровью. По дороге Антон Митрофанович небрежно поддел носком ботинка и спровадил в шпигат пустой автоматный магазин.

– Уходят, – констатировал он, глядя вслед катеру и оттирая обрывком грязного бинта окровавленные ладони. – Вот ведь, прости господи, сучье племя! До чего упорная сволота, добились-таки своего… Чем это они так лихо по грузовику гвозданули?

Глеб посмотрел на останки грузовика. Пламя гибло в неравной борьбе, исковерканный остов заволокло дымом – уже не черным, а серым, – от раскаленного железа с шипением валил пар.

– «Карл-Густав», – сказал он без выражения, вынимая из кармана сигареты. Увидев предложенную пачку, капитан отрицательно мотнул головой. – Тяжелый противотанковый гранатомет. Шведский. Довольно дорогой, но, как видишь, эффективный. Поражает бронированные цели на расстоянии до пятисот метров. Но они решили подойти поближе и хорошенько прицелиться. Наверное, гранат было мало. Возможно, всего одна.

– Ишь ты, – с некоторым уважением сказал капитан, – «Карл-Густав»… Да, черта с два они рассчитывали на такой горячий прием. Зато ты, похоже, как в воду глядел. Что-то я сомневаюсь, чтобы в каждом таком грузовике был тайник с целым арсеналом. Или я чего-то не знаю?

– Все на свете