Он вынул из пачки сигарету, повертел ее в пальцах и нерешительно поднес к губам. Ноздри были забиты копотью, и на каждом выдохе в гортани ощущался привкус солярки пополам с паленой резиной. Понюхав сигарету (сигарета тоже воняла соляркой и резиной, а вовсе не табаком), Глеб выбросил ее за борт.

– Да, – не унимался капитан, которым явно двигало не одно лишь любопытство, – рейс наш, выходит, кончился. Другого груза у меня нет, а тот, что был, мы не уберегли. Ума не приложу, как за все это отчитаться… А уж про то, что тебя с твоим напарником дома ждет, даже мне думать боязно.

– Что так? – щурясь на солнышко сквозь темные очки, спросил Глеб.

– Да как же! Ясно, что вы не виноваты, я про это непременно скажу где следует, да у нас ведь как? Если что-то случилось, непременно надо виноватых найти. А вас и искать-то особенно не надо – вот вы, как на ладошке. Вам такое, понимаешь, сокровище доверили, а вы его не сберегли, не довезли до места…

– Какое еще сокровище? – продолжая разглядывать солнце, как будто на нем было что-то крайне занимательное, рассеянно спросил Глеб.

– Как это «какое»? Ты же сам сказал, что там картины из Третьяковской галереи!

– Да не было там никаких картин, – спокойно сказал Сиверов. – Доски, фанера, картон, упаковочный материал… Словом, хлам, который если и похож на картины, так только тем, что так же хорошо горит. Грузовик куплен и полностью оплачен ФСБ, и можешь быть уверен, что за потерю ценного груза тебя к ответственности не привлекут. Заботься о своей команде, Антон Митрофанович, а об остальном просто забудь.

– А картины?

– Ну что – картины? Картины в полном порядке. Вылетели сегодня утренним рейсом из Москвы в Рим. Они уже, наверное, на месте, – добавил Сиверов, посмотрев на часы. – Какой же дурак станет отправлять шедевры русской живописи морем?

Капитан довольно долго размышлял, засунув руки в карманы и глядя, как исчезает вдали темная точка, в которую превратился уходящий албанский катер.

– Дать бы тебе по шее, приятель, – сказал он наконец и, не дожидаясь ответа, отправился наводить порядок на палубе.

– Мне-то за что? – сказал ему в спину Глеб, но капитан его не услышал.

Вскоре слабо дымящиеся обломки грузовика уже приподняли с помощью грузовой стрелы и с грохотом перевалили через фальшборт. За кормой послышался звучный всплеск, фонтан брызг взлетел выше борта; в пенной кильватерной струе в последний раз мелькнуло, медленно поворачиваясь, обгорелое, закопченное, изуродованное железо, зафырчал, с брызгами вырываясь наружу, вытесняемый водой воздух, и через секунду о грузовике, проделавшем столь долгий и полный опасностей путь из самой Москвы, напоминала лишь парочка расплывавшихся по волнам радужных пятен не догоревшей во время пожара солярки.

«Донецк» лег на левый борт, тяжело развернулся на девяносто градусов и взял курс на остров Крит: раненым требовалась медицинская помощь, а пассажиры, избавившиеся от обузы в виде грузовика и потому свободные, как ветер, намеревались пересесть в Никосии на самолет, следующий прямым беспересадочным рейсом до самого Рима. Осиротевший Всеволод Витальевич собирался подлечить нервы осмотром достопримечательностей, морскими купаниями и посещением магазинов (не пропадать же шенгенской визе!), а Глеб Сиверов решил составить ему компанию и заодно завершить кое-какие дела.

Они валяли дурака в Риме уже вторые сутки, а человек, которого ждал Глеб, до сих пор не появился. Сиверов знал, что вместе с картинами из Третьяковской галереи в Рим прилетела Ирина Константиновна Андронова, и с удовольствием посидел бы с ней в каком-нибудь уютном кафе, однако Паречин и слышать не хотел о том, чтобы идти в музей. При слове «живопись» его начинало трясти и он принимался громко произносить слова, которые в приличном обществе обычно не приветствуются. А поскольку Глеб до сих пор отвечал за этого новоявленного хунвейбина перед Федором Филипповичем, дорога в картинную галерею, где этим утром открылась выставка так называемой «русской Италии», для него была закрыта.

Наступившее затишье Слепому очень не нравилось. По идее, события еще далеко не кончились; они должны были продолжиться в тот самый миг, когда он и Паречин ступили на итальянскую землю, спустившись по трапу греческого авиалайнера. Однако ничего не произошло, и это отсутствие происшествий весьма беспокоило Сиверова, поскольку не укладывалось в рамки разработанной заранее схемы.

И он, и генерал Потапчук давно знали, кто именно информировал албанцев о каждом предпринятом ими шаге. Это стало известно еще в Константинополе, когда во время стоянки в тамошнем порту Глеб зашел в интернет-кафе, связался с генералом и получил от него портреты всех офицеров возглавляемого Федором Филипповичем отдела. Портреты он распечатал, отнес на борт «Донецка» и там показал Паречину, который немедленно опознал в одном из них того самого человека, который завербовал его, представившись генералом Потапчуком. Фамилия этого подонка была Котов, служил он в чине подполковника, и Глеб долго ломал голову, гадая, как такой кретин ухитрился заработать вторую звезду на погоны.

Зато гадать, что предпримет по этому поводу Федор Филиппович, не приходилось. Генерал Потапчук всегда довольно ревностно относился к чести мундира и не скрывал, что, по его мнению, смерть лучше позора. Поэтому Глеб ничуточки не удивился, когда, пройдя Дарданеллы и проплывая мимо Трои, получил радиограмму следующего содержания: «Друг встречает в Риме зпт готовьте объятия тчк Федор». Сие, несомненно, означало, что подполковник Котов вылетел в Рим, чтобы встретить там Паречина и прострелить ему голову, которая слишком много про него знала. Это означало также, что Глеб должен успеть выстрелить первым, поставив таким образом жирную точку в некрасивой истории сотрудничества офицера ФСБ с албанскими террористами. Это было решение в стиле Федора Филипповича: не слишком красиво с точки зрения закона, зато быстро и аккуратно, и честь мундира была бы в порядке.

Но в Риме их никто не встретил. Никто не выслеживал их, не крался по пятам с пистолетом и вообще не проявлял к их драгоценным персонам ни малейшего интереса. Глеб терялся в догадках, пытаясь понять, что задумал Котов; возможно, подполковник сообразил-таки, что старый лис Потапчук приготовил ему какую-то ловушку, и решил, плюнув на свои счеты с Паречиным, рвануть куда глаза глядят, благо мир велик и для человека с деньгами и подготовкой профессионального разведчика границ в нем, можно