«Это на время, – утешал он себя. – Пока запас силвелик. Продержусь на накопленной энергии, а там снова возьмусь за гимнастику,установлю контроль над телом».

В тот момент он твердо был убежден, что так и будет.Разделается с делами, снова начнет заниматься упражнениями, тело помолодеет инальется силой… Он не предполагал, что обязанности его будут не уменьшаться, арасти, и времени будет оставаться все меньше и меньше.

Оля приучила прислугу поднимать ее еще раньше, чемподнимется муж. Сама готовила ему турецкий кофе. Засядько сперва возражал, унее и своих хлопот хватает, дети растут, но Оля мягко настояла на своем.И когда он работал в кабинете, часто устраивалась либо на диване,забравшись на него с ногами и укрывшись пледом, либо в теплые дни – наподоконнике. Оттуда можно было видеть и ее героя за работой, и Невский проспектс его гуляющими парами.

Однажды она долго наблюдала, как длинные колонны солдаттянутся к выходу из города.

– Не понимаю, – сказала она наконец в великомнедоумении. – Солдаты в голубых мундирах идут многодневным маршем изПольши в Петербург. Солдаты в красных мундирах идут из Петербурга в далекуюВаршаву. Сколько сапог истреплют, сколько по дороге бесчинств сотворят!.. Нелучше ли бы просто красные мундиры отвезти из Петербурга в Варшаву, аголубые – в Петербург?

Он засмеялся, поцеловал ее:

– Ты прелесть! Просто рождена быть стратегом.

Она просияла:

– Правда же, так лучше?

– Конечно, – подтвердил он серьезно. – Только,пока их мундиры будут везти, как бедным солдатикам ходить по улицам Петербургаголыми?.. Ведь уже холодает.

Субботними вечерами к нему приходили друзья. В большинствеэто были офицеры, с которыми он подружился в Русско-турецкую войну и кампанию1812 года. Теперь, когда он перебрался в столицу, бывшие боевые соратникиотыскали старого товарища.

Одним из ближайших друзей стал Алябьев. Храбрый офицер, он,однако, уже тяготился службой в армии. Война окончилась, врагов изгнали изпределов Отечества, теперь можно было полностью отдаться любимомутворчеству – музыке. Однако казарменное существование глушило вдохновение.

– Сыграй что-нибудь, – попросил Засядько.

Алябьев, улыбаясь, подошел к роялю. Собравшиеся друзьямногозначительно переглядывались. Алябьев уже предупредил их, что сумеетвышибить слезу из железного генерала. Это было весьма рискованное заявление,ибо Засядько сдержанно относился к фортепьянной музыке.

Алябьев положил руки на клавиши. Прозвучали первые аккорды…И все увидели, как встрепенулся Засядько. Даже сделал шаг вперед, ноопомнился и замер. Только лицо вдруг побледнело.

А комнату наполняла никогда ранее не слышанная мелодия.Призывная и одновременно печальная, словно говорила она о жизни храбрых исильных людей, которые постоянно смотрят смерти в глаза и часто не возвращаютсяс поля брани…

За свiт встали козаченькi

В похiд з полуночi,

Заплакала дiвчинонька

Своi яснi очi…

Все стояли молча, внимательно вслушиваясь в слованезнакомого языка, однако музыка не знала языкового барьера. Перед слушателямисловно бы проходили колонны легендарных спартанцев или овеянные славой римскиелегионы. Шли в бой против неисчислимых сил варваров, чтобы погибнуть на земле ивоскреснуть в песнях и легендах…

Когда Алябьев опустил руки и наступила тишина, Засядькоподошел к другу, обнял его за щуплые плечи. Глаза генерала были полны слез.

– Спасибо, дружище! Откуда это сокровище?

– Понравилось? – спросил Алябьев, нервно поправляяпенсне и оглядываясь на собравшихся.

– Где ты услышал эту вещь?

За композитора ответил другой участник войны 1812 года,Сергей Глинка:

– Можете поздравить Александра Александровича с завершениемогромной работы. Он заканчивает подготовку к изданию сборника малороссийскихпесен. Насколько я знаю, это будет первое такое издание в России.

– Правда? – спросил Засядько.

– Правда, – ответил Алябьев смущенно. –Собственно, собрал песни Максимович, я только немножко обработал их иподготовил к изданию. Боюсь только, что будут хлопоты с разрешением к печати.

– Как будет называться сборник? – поинтересовалсяЗасядько.

– «Голоса украинских песен».

– Обязательно приобрету.

В этот момент от двери раздался сильный звучный голос:

– И я тоже!

Все оглянулись. На пороге стоял крепко сложенный рослыймужчина лет сорока – сорока пяти. У него было красивое мужественноелицо воина. Правую щеку пересекал старый шрам.

Засядько поспешил навстречу другу, который посещал его вкаждый свой приезд в Петербург.

– Знакомьтесь, друзья, – сказал Засядько, обращаясь кприсутствующим, – мой старый друг, граф Огинский.

Огинский взглянул на гостей. Большинство из них знал, а онекоторых слышал. Ныне литераторы и композиторы, в 1812 году они, сражаясьпротив Наполеона, ратоборствовали и с польскими полками, шедшими под знаменамиимператора, который обещал Польше независимость. Жуковский воевал подБородином, Батюшков ранен при Гельсберге, князья Вяземский и Шаховской служилив казаках, Глинка и Карамзин – в ополчении.

– Я зашел проститься, – сказал Огинский. –Еду во Флоренцию. На этот раз, видимо, надолго. Что-то разболелись старые раны,ночами не сплю…

Он оглянулся на открытое фортепьяно, помедлил:

– Ладно… Сыграю на память, никто еще не слышал в новойобработке. Видимо, это моя лучшая вещь…

Сел, взял первые аккорды. Слушатели затихли в почтительноммолчании. Они знали графа Огинского, боевого соратника мятежного генералаКостюшко, активного участника восстания против России, бывшего депутата знаменитогочетырехлетнего сейма. Многим этот политический деятель был известен и каккомпозитор, автор военно-патриотических песен и маршей.

Засядько слушал мелодию с противоречивыми чувствами. Онузнал, сразу же узнал ее… Дважды слышал ранее: в битве при Требии, когда подударом 1-го польского легиона полегло два русских полка. Положение тогда спасСуворов… И еще раз, когда 2-й польский легион под командованием генералаДомбровского предпринял отчаянную попытку отбить крепость Мантую… Это былодавно, очень давно, но и теперь, когда он иногда вспоминает, половина кабинетарастворяется в зыбком мареве, там начинает клубиться дым, нещадно палит жгучееитальянское солнце, слышится страшный орудийный грохот, и, перекрывая шум боя,накатывается хриплое и мощное: «Jeszcze Polska nie zginela…»

Когда Огинский кончил играть, Засядько сказал негромко:

– Михаил, тогда это была боевая песня, теперь – гимн.Может быть, даже станет гимном новой Польши? Уже ради этого стоило жить.