Меня заметили не сразу, явно все-таки вьетнамцы или японцы,у них там все в очках, двигаются, глядя в землю, пока один едва не наткнулся намои растопыренные ноги.

– Ой, кто это?

К нему быстро подбежала женщина, вскрикнула тонким детскимголосом, словно главная героиня всех индийских фильмов:

– Ой, какой красивый!

Она поспешно протянула ко мне руки и ухватила на рукипитона, словно страшась, что находку перехватят коллеги. Второй сказал сукором:

– Икана, ты же специализируешься на формика пиццеа!..

– Этого питончика, – ответила она, – подарю своемубрату. Он любит таких зверюшек.

– А если укусит?

– Увы, – сказала она с жалостью, – это же не змея,питоны не кусают и не жалят… А чего здесь этот туземец?

Мужчина посмотрел на меня задумчиво, предположил:

– Что-то ритуальное. Обряд инициации, к примеру.

– Инициации? – повторила она. – Но это же вподростковом возрасте…

– Многие до седин не выходят из подростковости, –возразил он. – А то и вовсе из ребячества. Пусть, не будем вмешиваться в обычаитуземных племен! Мы же все-таки исходим из доктрины общегалактическихценностей?

– Да, конечно, – ответила она поспешно. Взгляд зеленыхглаз остановился на моем обгорелом лице, с него клочьями слезает не толькокожа, но сползают, как при тектонических сдвигах, целые пласты прожаренногомяса. – Терпи, туземец… Детские иллюзии теряются трудно. Быть мужчиной не такуж и плохо… Хотя ребенком, бесспорно, приятнее.

Отвернулась, во взгляде сочувствие, смешанное с безразличиеми легкой брезгливостью, которую тщательно скрывает, чтобы не задеть моихчувств. Мужчина сказал мирно:

– Смотри, по лицу видно, как он гордится этимиспытанием. Еще бы, не всех к нему допускают, не всех!..

– Ладно, – сказала она, – пойдем.

– Пойдем, – согласился он. – Видишь, он глаза выпучил!Гневается, видать.

Женщина, которую он называл Иканой, слегка поклонилась мне ипроизнесла настолько певуче тоненьким голоском, что я ожидал тут же грациозноготанца с пением и двиганьем головы из стороны в сторону:

– Прости за вторжение в ваши… ваши священные ритуалы.Мы удаляемся, дабы не потревожить…

– Да-да, – сказал мужчина, – дабы не потревожить.

К ним подошел третий, еще мельче, уже не вьетнамец, анастоящий звездный пигмей, всмотрелся с отвращением:

– Господи, везде эти дикари!.. Нет, это надопрекратить.

Он вытащил нож и посмотрел на мое горло. Женщина вскрикнула:

– Гого, прекрати!.. Твой бог пусть правит в твоемнароде, в чужое племя пусть не лезет!

– Мой бог Кокацепль, – провозгласил пигмей, – бог всегосущего, он получает в свое владение любую звездную систему, на которую ступаетсандалия телурийца. Так что здесь правит Кокацепль, и я – от имени бога.

Не успели его остановить, он одним взмахом перехватил ременьна моих руках, выдернул кляп изо рта. Женщина вскрикнула мне жалобно:

– Прости, прости нас за нарушение ваших священныхритуалов! Но этот глупый человек… он фанатик… если потребуете, мы выдадим еговашему племени на расправу, мы чтим обычаи всех племен и народов…

Другой ухватил пигмея сзади и держал его крепко, не даваядвигаться, а женщина подобрала веревки и готовилась снова связать мне руки.Пигмей смотрел гордо, счастливый, что дикари разорвут на части, обретет санмученичества. Я прохрипел обгоревшим ртом:

– Нет Кокацепля, кроме Кокацепля… и ты пророк его… Япризнаю его верховным богом…

Двое ахнули, пигмей засиял довольством, подрос, расправилплечики.

– Я же говорил, – произнес он с чувством. – Я жеговорил!.. Наше учение истинно, потому что оно верно.

– Я чувствую необходимость припасть к его истокам, –твердо сказал я. – Возьмите меня с этой планеты, где все еще не знают истиннойверы в Кокацепля! Это погрязший в невежестве мир, а я хочу ощутить свет… этотак мучительно – видеть только узкий лучик!

Мужчина и женщина не успели раскрыть рты, пигмей пообещалтвердо:

– Мы берем тебя с собой!

Он поперхнулся, но слово не воробей, вылетит – такихпоймаешь, коллеги уставились на него, он заблеял и задвигал ногой, словнопытался соскрести с подошвы что-то прилипшее, похожее на глину, но совсем неглину. Мужчина сказал строго:

– Мы – не можем!

– Знаю, – ответил пигмей несчастным голосом, – но я…пообещал!

– Ну и что?

– По нашей вере нельзя брать слово взад!

– Брать нельзя, – отрезал мужчина, – но тебе его могутвернуть!

Он повернулся ко мне, рука легла на пояс с большим бластеромв уже расстегнутой кобуре, но я заговорил первым:

– Нам лучше поспешить, ибо проклятие падет на головутого, или на головы, если их у него несколько, кто задержит приобщение неофитак свету и знанию. Я никогда не верну вам этого слова.

Корабль несется в пространстве, где впереди звездыпостепенно белеют и стягиваются в ком, а сзади краснеют и растворяются в инфракрасномцвете, пока мы вовсе не обогнали свет, и тогда на задних экранах зачернели иливосчернели угольные ямы, жуткие и страшные, спереди же блистает только однаяркая звездочка, но это, оказывается, не звезда, а так выглядят все звезды ивсе галактики, стянутые в одну точку свернутого пространства.

Корабль внутри оказался намного просторнее, чем выглядитснаружи, здесь это целый город, а экипаж, как я выяснил в первый же день, всегоиз троих: Додо – капитан и экзобиолог, Гого – штурман и по совместительствупророк нового бога, а также – Икана. Кем она была, не понял, да и не старалсяпонять, достаточно и того, что женщина, что еще надо, сразу же и симпатичнеевсех, хотя именно она намеревалась оставить меня умирать в песках, гуманистка,видите ли, нельзя вмешиваться в чужие ритуалы, дура… но красивая, надопризнать, красивая, не зря же дура. И чем больше я смотрел на ее милое иутонченное, как у королевы эльфов, лицо, любовался ее огромными удлиненнымиглазами, тем больше убеждался, что она дура не простая, а редкостная, что из-затаких вот дур начинаются войны, строятся индийские гробницы и египетскиепирамиды, создаются и разрушаются империи, а звездолеты отправляются в глубокийкосмос за какой-нибудь хреновиной, чтобы вызвать блеск в глазах вот такой же, чтокуда выше всякого там примитивного ума, ведь она – красивая.

Я старался держаться так, как от меня и ждали, чтобы неразочаровывать: ел руками, пальцы вытирал о скатерть, бананы хавал не с тогоконца, а шкурки ловко забрасывал на люстры, на светильники, на видеокамеры.Иногда умело забрасывал даже ногами, что вообще повергало их в священный ужас.У них на ногах настоящие копыта, что и понятно, у людей тоже такие будут летчерез три-четыре миллиона, когда достаточно далеко отойдем от лазающих подеревьям предков и все еще будем ходить и бегать по земле. Этот процесс уженачался, большой палец постепенно увеличивается, принимает на себя все большуюнагрузку.