Ну ладно, я не все, когда проникну я, за собой будузакрывать на все ключи, задвижки и засовы, а то еще и припру шкафом, да чтобобязательно стул ножкой в дверной ручке, самое простое – самое надежное!

Я осмотрелся в полутьме, напрасно щупал стену в поискахвыключателя, не отыскал, догадался:

– Значит, это кухня!

Послышалось кокетливое цоканье каблучков, это торкесса,прошла в дальний конец, дернула за ручку. Из холодильника хлынул свет. Десятокрешетчатых полок, лишь на одной сиротливо сгрудилось с полдюжины банок пива.

– Неужели и здесь жил полицейский? – удивился я.

– А что не так? – обиделась торкесса. – Моя бабушка немогла быть полицейским?

– Могла, могла, – поспешно заверил я. – Наверное, втаможенной полиции?

– Почему в таможенной?

Я вспомнил размеры особняка, когда наблюдали с улицы, сказалдипломатично:

– Да там свои особенности… И возможности…

– Какие?

– Ну, таможня – это структура, которая не столько даетдобро, сколько отбирает.

Медленно выбрел на веранду, воздух свежий, прохладный,осмотрелся, но что увидишь в такой тьме, кроме темного неба с очень редкими имелкими звездочками, взгляд упал на длинный ящик, очень уж знакомый поочертаниям. Откинул крышку, ну, конечно же, снайперская винтовка с оптическимприцелом, новейший ракетный гранатомет, два ящика патронов, с десятокпистолетов…

Для пробы вытащил снайперскую винтовку и посмотрел черезоптический прицел. Торкесса шумно сопит рядом, толкается и пытается хотя бызалезть мне под рубашку, мол, у нее замерзли руки. Я стойко пресекал, хотялапки у нее в самом деле заледенели, но, возможно, умеет понижать температуру,женщины – животные хитрые, а пусти за пазуху, ухом не успеешь моргнуть, как уженачнет выяснять, пользовался ли блендомедом и не я ли позировал Фаберже.

– Красиво, – признал я. – В смысле, окрестности.

Через прицел для ночного слежения прекрасно видно, какдалеко-далеко танцует с волками, время от времени оглядываясь на чернокожуюкрасотку и всякий раз хватаясь за пистолет, человек с крупной бляхой на груди.Я увеличил изображение, проступила эмблема налоговой полиции. Другой,длинноволосый, в длинном до пола плаще, идет с мечом в руке, поглядывая посторонам исподлобья. Время от времени вскидывал руки к небу, его пронизываливетвистые молнии, он извивался и красиво кричал под неслышимую здесь музыкуФредди Меркури.

Чуть в сторонке толпой идут люди в черном, в черных очках.Отсюда не видно, но мне показалось, что у них таблички на груди, а там что-топро благородных киллеров, влюбившихся в жертв, но рассмотреть не успел, посередине шоссе промчался на коне, паля из старинных наганов, человек вширокополой шляпе. При каждом выстреле взрываются машины, почтовые ящики, а встенах домов появляются дыры, словно туда угаживают крылатые ракеты.

Еще толпами двигаются закутанные в белые ленты из серогополотна странные люди, очень медленные и торжественные, словно на похоронахпрезидента. Никто из них не смотрит вверх или по сторонам, все двигаютсяодинаково, как клоны, торжественные и печальные.

Торкесса сопела рядом, толкалась, наконец спросилатаинственно:

– Да что высматриваешь?

– Фабрику, – буркнул я. – Заброшенную фабрику илизавод. Желательно металлургический. Мы на таком были, помнишь?

– Да, но…

Она поперхнулась, побледнела. Я хмуро кивнул:

– То-то и оно. Если не обнаружу, то, боюсь, идеальноеместо для выяснения, кто есть ху, перенесется в наш особняк. Послеметаллургического завода он на втором месте по условиям.

Она сказала с надеждой:

– А как насчет свалки? Гигантской свалки брошенных изаброшенных автомобилей и грузовиков? Я подумал, кивнул:

– Молодец, умница. Признаю, на первом месте –заброшенный металлургический завод, на втором – автосвалка, на третьем –заброшенный особняк…

– Так вот, – сказала она с торжеством, – здесь совсемблизко такая свалка! Огромная, там автомобили в пять этажей.

В прицел наконец попались огоньки. Сперва почудились свечи вруках черных монахов, потом вроде бы волчьи глаза оборотней, но наконецсообразил, что вижу огни газосварки и автогена. Гигантская свалка работаеткруглые сутки, но нас вряд ли туда понесет, так что эту ночь мы в сравнительнойбезопасности.

Я опустил ствол, рассматривал человека на темной улице. Внизи по бокам компьютерного окуляра бегут зеленоватые цифры, показывая с точностьюдо миллиметра меняющееся расстояние, скорость и направление ветра, температуру,давление, высоту над уровнем моря, есть ли у объекта бронежилет, каков егостатус, рейтинг, кровяное давление, быстро пересказывая досье сперва изоткрытых источников, потом из закрытых, а затем из самых секретных.

Торкесса охнула, глаза быстро бегают по скупым строкам,извещающим, что это вышел на прогулку следователь-маньяк, он в детстве отравилвсех одноклассников, сыпанув синильной кислоты в общий котел. Просто чтобыпроверить, в самом ли деле все умрут прямо в бойскаутском пионерлагере упрощального костра. И вот теперь, став взрослым, он со сладким щемом в сердцевспоминал старое доброе детство, прощальные песни у костра, расстегнутую блузкупионервожатой и выглядывающие верхушки сочных грудей, пищащих девчонок, которыхзажимали в темноте, потную плоть поварихи, что зазвала его в предпоследнюю ночьна кухню и прямо у кипящих кастрюль показала, что надо делать с женщиной… И вотсейчас, в последнее воскресенье августа, как все последние годы, он чувствуетстрастное желание отравить те же самые сорок два человека. Но детей столько водном месте не отыскать, потому он совершает подобные воспоминания детства вмноголюдных кафе, казино, в парках и на митингах.

Это все списывалось на экстремистов: исламистов,коммунистов, зеленых, русскую мафию, курдов и снова русских, уже просторусских.

Я старательно поймал его в перекрестье прицела. Торкессаиспуганно схватила меня за руку. Я поспешно напряг бицепс под ее тонкимитеплыми пальцами, да видит, что у меня там эти, мышцы.

– Ты что? Будешь стрелять?

– Нет, – съязвил я, – пошлю ему привет. Со смещеннымцентром тяжести. Прямо в череп.

– Но как же… без санкции прокурора…

– Когда власть бездействует, народ вправе брать властьв свои руки, хоть это и противно брать в руки всякую гадость.

Я нажал на скобу, далекая фигурка дернулась, осела. Неопуская винтовку, я повел стволом вдоль улицы. Торкесса спросила обеспокоено:

– Что… еще?

– Видишь вон того? – спросил я тоном Вильгельма Фрейда.– Этот свихнулся на эдиповом комплексе. У него бунтарство против отца вылилосьв отцеубийство, а потом в массовые убийства всех особей мужского пола старшесорока лет.