Она спросила жалобно:

– Может быть, его лечить надо?

– У нас страна бедная, – напомнил я.

– Но мы в Англии!

– Англия наших дипломов не признает. А вот пули вездеодинаковы.

Я подумал, отложил винтовку и взял из ящика ракетныйгранатомет. Торкесса вздохнула, а я поймал в прицел приближающегося маньяка инажал на спусковую скобу. Слегка толкнуло в плечо, ракета вырвалась почтибесшумно, понеслась с резко нарастающей скоростью. Маньяк застыл, успев увидетьнесущуюся на него ракету, вскинул руки, словно собирался взлететь.

Вспышка света на миг ослепила, на высоту третьего этажавзлетели кисти рук: в одной зажаты огромные ножницы, в другой – удавка, а наасфальте остались аккуратные кроссовки. Кровь и мелкие клочья плотирасплескало… нет, даже вмазало в стены ближайших домов.

– Эффектно, – признала торкесса, – но уж больнопо-человечески.

Я отложил гранатомет, после нескольких таких выстреловсоседи начнут обращать внимание, снова взял винтовку, так как на темную улицуначали выходить из подъездов, из-за деревьев, калиток, вылезать из люковканализации темные, загадочные, в длиннополых пальто, с поднятыми воротниками,в надвинутых на глаза шляпах.

– А вот этот уже свихнулся на… – сказал я, мой палецнажал на спусковую скобу. – На чем-то, не понял, но у них тут все на чем-то дасвихиваются.

– Правда?

– Да, точно. То ли туман, то ли съели что-нить…

Я перевел на другую цель, снова нажал курок.

– А этот?

– Тоже свихнулся, – объяснил я. – Считает, что юсовцыдолжны править миром. А они, англичане, вроде как тоже юсовцы, только пожиже.

Я ловил в прицел очередного маньяка, указательный палецделал легкое движение, мягкий толчок в плечо, я перевожу крестик прицела нановую мишень, рядом на стуле побагровевшая от усилий торкесса поставилагромадный ящик с патронами.

Маньяки, везде маньяки. Все свихнутые, жизнь такая. И ненадо что-то особенно объяснять, увязывать и мотивировать: маньяк и есть маньяк.Его поступки непредсказуемы. И лучше не пытаться предсказать, а то сам вманьяки попадешь. Если ты честный полицейский, то просто иди по его следу… апотом постарайся забежать вперед и пристрелить в жуткой схватке, когда бьешьдруг друга лампами, торшерами, книгами, топорами, мечами, стульями, шкафами, апотом гад сам вываливается с балкона сорокового этажа.

Иначе нельзя: подтолкнуть к окну – негуманно и неюридично,если же арестуешь, то через час выпустят как сумасшедшего, что не сознает, чтоделает, у него и справка есть, весь Букингемский дворец и Кремль такимизаселены, и тогда снова пойдет маньячить. Но можно и вот так по-русски, кудаболее красиво, изящно, возвышенно даже. Над моим ухом мягко вздохнуло, словностоит теплая корова.

– Действуйте, Гакорд… Раз уж судьба галактическойИмперии повисла на лезвии вашего длинного меча… то очищайте Вселенную.

Мне показалось, что где-то я уже такое слышал, даже мечназывался не то двуручным, не то трехручным, но, вообще-то, все на свете естьповторение, как сказал Экклезиаст, я промолчал и снова нажал на спусковуюскобу. Пусть фраги множатся, а патроны не убывают.

– Ты спальни уже посмотрела? – спросил я.

Она радостно закивала:

– Ну, конечно, дорогой… В первую очередь! Кстати, тамтолько одна спальня.

– Плохо смотрела, – уличил я. – Мы еще не были в правомкрыле. И не поднимались на другой этаж. Так что мозги не пудри, лапшу не вешайи вообще не агитируй голосовать за демократов. Кстати, оставшись в спальне однаи услышав странный шум, ты, конечно же, пойдешь узнать, в чем дело, надев самоесоблазнительное нижнее белье…

Она ахнула:

– Ты оставишь меня одну в спальне?

Я подумал, положил винтовку снова в ящик, аккуратно закрыл.

– Вряд ли. Но только если не храпишь и не стягиваешьодеяло. И не брыкаешься.

Она счастливо провизжала:

– Я буду тихая, как мышка!.. Я вообще прикинусьтряпочкой!.. Я удовлетворю все твои… Ой! Прости, прости…

– Ладно, – сказал я великодушно. – Сегодня бить небуду. Может быть, не буду. Сегодня я что-то очень добрый. К дождю, наверное.

Она быстро посмотрела на меня, сказала льстиво:

– Но сегодня все-таки сможешь утолить жар своихчресел?.. Теперь никто не мешает! И ни от чего не отвлекает.

Я задумался, жар в самом деле такой, что плавятся мозги, атам внизу даже блендомедная оболочка не спасает от растрескивания, однако ястолько держался, а сейчас если поддамся… не буду ли я похож на простого… гм…как бы это сказать, простолюдина, общечеловека, демократа, кто не умеет владетьсобой, а идет на поводу своих обезьяньих инстинктов, у которых понятно кто завожака? В то же время не дурость ли: рядом такая сочная девка с такимисиськами, такой задницей, да у нее внутри как кипящее масло, да только за… ктобы отказался, да нет таких чуваков… однако я разве как все?

– Отвлекает, – ответил я почти твердо, – от героизмаотвлекает!

– Наоборот, – почти пропела она и выгнулась ещеэротичнее. – Ты сейчас думаешь обо мне, а после утоления думать перестанешь…Лучший способ преодолеть искушение – поддаться ему.

– Это сказал Уайльд, – сказал я. – Он доподдавался дотого, что огомосечился. Его друзей судили за подготовку восстания, а его – запедерастию. Нет уж, нет уж, лучше святым Антонием, чем демократом. И вообще, тызабыла, что поклялась ждать, пока я сам изволю…именно изволю?

– Я не клялась, – возразила она быстро.

– Но пообещала.

– Так кто ж верит женским обещаниям? – воскликнула онапатетически. – Ты не с Бетельгейзе упал?

– Это ты с Бетельгейзе! – уличил я.

– Нет, ты!

– Ты!

Она бросилась наверх на лестнице, прокричала уже оттуда:

– Я отыщу самую красивую из спален! И обещаю нестаскивать с тебя одеяло!

Еще бы, подумал я хмуро, какое одеяло в такую жаркую душнуюночь? К утру наверняка будет гроза. Все рецепторы трепещут, искры так и скачутпо коже и ее окрестностям.

Спальня оказалась поистине королевской, кровать с теннисныйкорт, спинка в виде темно-красного сердечка, воздух начинает пропитыватьсязапахами благовоний, уже дымятся в углах буддийские палочки, когда же торкессауспела, или вспыхивают автоматически, едва кто-то входит…

Торкесса на той стороне самозабвенно взбивала подушки,раскраснелась в свете лампы с матовым светом. Оглянулась, сказала тревожно:

– Там кто-то скребется под дверью. Слышишь? Сопит,стонет, царапается… Побудь здесь, я пойду впущу!