губернатору доложено крайне тенденциозно, предложил дождаться результатов расследования духовной комиссии во главе с викарным еп. Палладием, изучить ее доклад и уж затем решать. Если и после доклада гр. Татищев не передумает, то о. Илиодор будет отозван.

Собеседник согласился, и было решено покончить все дело на губернском уровне, не вовлекая высшую власть.

Впоследствии преосвященный утверждал, что губернатор даже просил его обождать с докладом обер-прокурору по этому делу, но гр. Татищев опровергал эти сведения.

Губернатор в Петербурге (25.VIII)

Своего слова гр. Татищев не сдержал. Приехав в Петербург 25.VIII, он в тот же день посетил председателя Совета министров и доложил илиодоровское дело в самых мрачных красках, по бочаровским рапортам. Затем, памятуя об уговоре с преосвященным, гр. Татищев присовокупил, что покончит этот вопрос на месте без вмешательства высшей власти. Однако Столыпин настоял, чтобы губернатор повторил свой доклад обер-прокурору П. П. Извольскому. Гр. Татищев повиновался и в кабинете обер-прокурора уже прямо потребовал либо удалить о. Илиодора из Саратовской губернии, либо хотя бы перевести его в Саратов под архипастырский надзор.

Несомненно, Столыпин лишь хотел добиться беспристрастного освещения дела перед обер-прокурором, предоставив последнему «выслушать изложение обстоятельств дела и от представителя администрации». Но беда в том, что вторая сторона еще ничего не докладывала. Правда, секретарь Саратовской духовной консистории отправил предварительный рапорт о печальном событии на подворье еще 14.VIII, но еп. Гермоген медлил, ожидая итогов расследования и возвращения губернатора. В итоге Извольский усвоил илиодоровское дело со слов гр. Татищева, то есть в тенденциозном изложении Бочарова, а преосвященный оказался в неприятной роли лица, покрывающего преступления своего протеже перед начальством!

«Создалось, таким образом, неловкое мое положение, истинным виновником которого является граф С. С. Татищев и его поступок по отношению ко мне, квалифицировать который, мне кажется, не представляется никакого затруднения», — с горечью писал владыка.

Выслушав доклад губернатора, Извольский передал (31.VIII) его требование преосв. Гермогену.

Слухи о переводе о. Илиодора

Всем было ясно, что положение о. Илиодора крайне шатко. Гадали только о том, куда именно его переведут, но при этом упорно смотрели в северном направлении.

В августе газеты писали, что иеромонах переводится миссионером в Петербургскую епархию. Правда, в ней, в отличие от Саратовской, не существовало такой должности, но полагали, что ее создадут специально под его персону.

В сентябре говорили уже об «одном из отдаленнейших монастырей» или даже конкретно о Соловецкой обители.

В октябре, наоборот, утверждали, что о. Илиодор переводится архимандритом в один из столичных монастырей или что уже назначен архимандритом в петербургское Ново-Афонское подворье на Забалканском проспекте.

В конце концов фельетонист «Царицынской жизни» решил соригинальничать и пошутил, будто «знаменитый проповедник и ревнитель православия о. Илиодор назначается на вновь открытое место епископа Царицынского, второго викария Саратовской епархии». Собственно говоря, если бы не недоразумения с властями, путь о. Илиодора был бы именно таким.

Сам иеромонах в те дни относился к своему возможному переводу спокойно: «Мне все равно хоть в Соловки, хоть за Соловки: богомольцы всюду собираются к монастырям, и для меня везде найдутся слушатели».

Возвращение о. Илиодора в Царицын (15.VIII)

О. Илиодор вернулся из Саратова на праздник Успения (15.VIII), к вечеру. Паства встретила священника на пароходной пристани с иконами и хлебом-солью.

«— Отец наш!.. — кричат „братчики“.

— Родименький!.. — подхватывают бабы и почему-то всхлипывают».

Вероятно, все они собрались на пристани не потому, что соскучились по своему пастырю. После воскресных событий богомольцы всерьез опасались за его жизнь и потому начали «ходить толпами, чтобы оберегать отца Илиодора».

Тут же на пристани, лестнице и набережном сквере собралась толпа любопытных, так что сломались перила мостков. Всех встречавших, по данным полицмейстера, оказалось до тысячи человек.

Сойдя с парохода, о. Илиодор приложился к святыням, молча благословил иконой народ и во главе импровизированного крестного хода направился к соборной площади, а оттуда по Успенской улице к монастырю. По пути зеваки отстали, осталось две-три сотни человек.

Шествие достигло подворья как раз к молебну. Служил о. И. Кречетович, присланный еп. Гермогеном для предварительного расследования. Скрывшись ненадолго в келье, о. Илиодор вернулся к концу службы и обратился к народу. Признавшись, что от усталости не может говорить, он все-таки передал радостную новость: «Вы думаете, что враги наши победили нас и закрыли нам уста? Нет, они нас не победили!».

После проповеди духовно-нравственного содержания о. Илиодор объявил о приезде следственной комиссии, предложил очевидцам воскресных событий заявить благочинному и, наконец, благословив народ, произнес загадочные слова: «Идите и пойте… Смотрите, как бы вас казаки не побили… Впрочем, мы теперь железные, и лошадиные копыта нас не возьмут…».

Речь 17.VIII

В следующих своих выступлениях о. Илиодор вернулся к этим темам, но говорил уже без обиняков.

Воскресным вечером (17.VIII) народ, как ни в чем не бывало, собрался в монастырь на обычную беседу. Всего было до 5 тыс. человек, «с глубоким вниманием» выслушавших новую речь о. Илиодора. Между прочим, он опроверг слухи о своем переводе в Сибирь или Петербургскую епархию: «не верьте им, братие и сестры: как я здесь был, так и останусь, чтобы продолжать насаждать православие».

Крестный ход 30.VIII

30. VIII, по случаю памяти перенесения мощей блгв. кн. Александра Невского, из всех городских храмов были совершены крестные ходы к строящемуся собору в честь этого святого угодника. После молебна о. Илиодор произнес проповедь, в которой противопоставил Александра Невского, отказавшегося поклоняться идолам, современной интеллигенции, которая «совершенно отринулась от православной веры и покланяется идолу в лице графа Толстого». Затем пригласил слушателей на свою очередную воскресную беседу, где будут петь писателю анафему, причем снова вспомнил о натиске казаков: «вы не бойтесь полиции, если она по своей старой привычке хлещет казацкими плетьми и топчет конскими копытами, то ведь это она последнее время боролась с революционерами, то этих-то нужно было бить, потому что они возмущали Россию, но нас-то не за что, мы только Богу молимся».

По-видимому, все эти заявления означали, что в Саратове о. Илиодору удалось доложить преосвященному свой взгляд на события 10 августа и что симпатии владыки оказались на стороне илиодоровцев, а не полиции. Покровительство архиерея казалось священнику достаточной гарантией против репрессий как в свой адрес, так и в адрес прихожан. Потому-то гр. Татищев позже писал, что о. Илиодор вернулся из Саратова «в приподнятом настроении», хотя судя по усталости и уклончивым словам скорее складывается обратное впечатление.

Любопытно, что в эти дни, когда память о недавнем происшествии была свежа, у о. Илиодора всякое молитвенное собрание на подворье ассоциировалось с плетьми и копытами и вызывало страх нового побоища.

Протесты духовенства против чествования Толстого

Почему о. Илиодор