операции, в тяжелой промышленности даже подмастерья чувствовали себя уверенно, поскольку они обладали новыми и по-прежнему экзотическими навыками, необходимыми для работы. Соответственно, по словам одного рапорта, мужчины-рабочие «с легкостью переходили на другие фабрики, если там им обещали платить хоть чуть-чуть больше»{169}. Вдобавок к более высокой зарплате, мужчины, переходившие с одной фабрики на другую, получали дополнительные знания, которые, в свою очередь, позволяли им требовать еще более высокой оплаты своего труда, когда они направлялись в другой город и подписывали контракт с новым ояката.

Мобильные, независимые, обладавшие новейшими знаниями, работники тяжелой промышленности выработали такое отношение к управляющему персоналу, которое коренным образом отличалось от отношений в текстильной промышленности. Если работницы текстильных фабрик смотрели на своих хозяев как на «отвратительных людей» и «злейших врагов» и главной целью их забастовок были повышение заработной платы и уменьшение продолжительности рабочего дня, то квалифицированные работники-мужчины строили свои отношения с руководством на основе взаимного уважения. Они требовали от хозяев демонстрации благожелательности и поисков путей для улучшения жизни рабочих, за что сами рабочие готовы были проявлять больше усердия и преданности. Таким образом, мужчины, которые принимали участие в забастовках в конце XIX в., обычно требовали от хозяев «человеческого обращения». Например, когда в 1899 г. забастовали машинисты железнодорожной компании «Ниппон», они давили на руководство с целью улучшения положения внутри предприятия. В частности, они добивались введения новых, более почетных, названий профессий, уравнивания их положения с положением старших рабочих, а также некоторых премий, выплачивавшихся раз в полгода техникам и конторским служащим.

Изысканное общество смотрело на зарождающийся рабочий класс отнюдь не благожелательно. На страницах газет зачастую можно было найти сравнения фабричных девушек с проститутками, которые также за гроши продавали свое время и тела, получая лишь оскорбления и болезни, чтобы всего через несколько лет оказаться выброшенными, за ненадобностью, на улицу. Те же газетчики обычно причисляли промышленных рабочих к обширному классу рабочей бедноты, в состав которого входили традиционные ремесленники, неквалифицированные поденщики, рикши и старьевщики. Квалифицированные рабочие зарабатывали больше, чем другие члены «нижнего класса», если пользоваться современной терминологией, но при всей своей гордости и обостренном чувстве собственного достоинства рабочие жили в самых плохих районах города, в ветхих лачугах с протекающими крышами и прогнившими стенами. Более того, согласно подсчетам, произведенным Ёкояма Генносукэ, даже машинист, получавший относительно высокую зарплату, работавший в 1898 г. по двадцать шесть дней в месяц и приносивший домой по 13 йен ежедневно, с трудом мог свести концы с концами. После вычитания платы за жилье, основные продукты питания, такие как рис и овощи, топливо и освещение, а также одной йены или около того, потраченной на выпивку, у семьи из четырех человек оставалась всего одна йена на приобретение одежды, бритье и посещение общественной бани. В целом, утверждал Ёкояма, около двух третей токийских машинистов жили в постоянной нужде. Кроме того, он описал жестокую жизнь японского рабочего, состоявшую из визитов к мошенникам-ростовщикам, пьянства и азартных игр, насилия в семье и пренебрежительного отношения к детям.

Более доброжелательно журналисты относились к тем, кого они называли классом среднего достатка и высшим обществом. Первый состоял из традиционных торговцев, которые владели своими собственными лавками. К нему же относились зарождающаяся прослойка учителей, профессионалов, фабричных управленцев и мастеров. Этот термин, «класс среднего достатка», которым пользовались исследователи социальных слоев, свидетельствовал об уважении к семьям, которые усердно трудятся и живут в стабильности и комфорте. Высшее общество включало в себя плутократов и категорию нарикин. Нарикин — это название наименьших фигур в игре соги, напоминающей шахматы. Как и шахматные пешки, нарикин способны превращаться в мощные фигуры. Поэтому журналисты стали использовать этот термин по отношению к предпринимателям, таким как производители пуговиц в Осака или основатели токийских фирм Сейко, производившей часы, и Сисейдо, занимавшейся производством косметики. Подобно своему французскому эквиваленту «нувориш», это выражение могло нести в себе уничижительную коннотацию, но большинство журналистов восхищалось смелостью и стремлением к достижению успеха, которые демонстрировали нарикин. По отношению к плутократам газеты почти в открытую демонстрировали свой благоговейный страх. К ним относились такие капитаны промышленности, как Фурукава, Сибусава, а также главы семей Ивасаки, Мицуи и Сумитомо. Их огромные особняки и шикарный образ жизни естественным образом вызывали низкопоклонство масс.

Мужья и жены

Каждый новый слой японского общества по-своему понимал экономическую мечту Мэйдзи, но все японцы на рубеже веков ощутили перемены в своей семейной жизни. Ошеломляя страну все новыми и новыми политическими и экономическими изменениями, правительство не оставило без внимания и семейные отношения, права собственности, систему контрактов, коммерческие сделки и т. д., пытаясь создать новый свод правил, касающийся всех этих аспектов жизни. Большинство официальных ученых приветствовало эти попытки. Они признавали, что кодификация является необходимой в свете бесчисленных перемен, имевших место в Японии. Однако чиновники в правительстве также были вынуждены считаться с жесткими требованиями, выдвигаемыми западными державами, которые настаивали на том, что Япония должна разработать кодекс гражданских законов, приемлемых для западного мира, прежде чем приступить к пересмотру прежних договоров. В 1890 г., после определенного обдумывания, режим Мэйдзи принял официальный кодекс, построенный в основном по французской модели, а также объявил о том, что новый закон вступит в силу с 1 января 1893 г.

Практически немедленно вокруг нового законодательства разгорелись жаркие споры. Юристы, хорошо разбирающиеся в английском и немецком законодательствах, подвергли новый кодекс нападкам за его излишнюю близость к французскому прототипу. Придя в замешательство от той атмосферы непримиримости, которая охватила общество японских правоведов, парламент отложил намеченное вступление в силу гражданского законодательства и созвал совещание по поводу возникшей проблемы. Председательствовал в комитете по пересмотру кодекса Ито Хиробуми, но очевидно, что наибольшим влиянием среди его членов пользовался Ходзуми Нобусигэ, профессор права Токийского университета. В ходе работы Ходзуми и его сторонники мало обращали внимание на те разделы кодекса, которые касались прав собственности, контрактов и коммерции. Практически все свои силы они направили на разделы «Семья» и «Права наследования». В первоначальной редакции они были приближены к французским образцам, и это, по словам Ходзуми Яцука, известного ученого-правоведа и младшего брата Нобусигэ, создавало угрозу «окончательного разрушения преданности и сыновней почтительности»{170}.

Ходзуми Нобусигэ был традиционалистом, соглашавшимся со своим братом в том, что в последние десятилетия XIX в. «семейная система постепенно теряла свою силу». Он также бил тревогу по поводу того, что «место