Мама, немедля, врывается в кабинку и смотрит на меня диким взглядом.

– Ты что, с ума сошла?  Что ты творишь? – цедит она дрожащим голосом, упав рядом со мной на колени, а я снова захожусь в слезах.

– Он ведь живой? Скажи, что он живой! – прошу, уже ни черта не соображая. Мама недоуменно взирает на меня несколько долгих секунд, а потом меняется в лице и, задохнувшись от возмущения, едва не кричит:

–Ты… Ты из-за этого козла устроила цирк?

– Мама, если с ним что-то случится, я не переживу.

– А ну-ка приди в себя сейчас же! – влепляет она мне отрезвляющую пощечину. – Ничего с твоим Долговым не будет, а если и будет – туда ему и дорога! Ты что хочешь, чтобы я тебя-дуру по кускам собирала?! Елисеев рвет и мечет, Гриша тоже в бешенстве! Ты чего добиваешься, Настя?

– Я… я просто без него…

– Замолчи! За-мо-л-чи! Слышать даже не хочу! – затыкает она мне рот. – Прекратила немедленно истерику, умылась и пошла к Елисееву! Извинишься, скажешь, что стало плохо и попросишь отвезти домой. Поняла меня?

– Мама…– все еще не в силах успокоится, плачу.

– Не мамкай! Хватит! Тебе что, мало? Сколько еще об тебя должны вытереть ноги? Он бросил тебя, Настя! Бросил! На хрен ты ему не нужна и сопли твои тоже не нужны! Приди уже в себя! – обхватив мое лицо, сверлит она меня горящим яростью взглядом, но тут же, будто сбрасывает маску и, с тяжелым вздохом прижав к себе, гладит по лицу. – Давай, милая, давай. Не накаляй. Все там с этим мудаком нормально, состояние стабильное. Выкарабкается. Тебе о себе сейчас надо думать.

Она поднимает меня и подводит к раковине. Холодная вода помогает немного успокоится, да и последние мамины слова бальзамом ложатся на мою истерзанную душу.

– Кошмар, – резюмирует она, умыв меня. – Сразу иди к машине, в зал не возвращайся, я сама скажу Елисееву, что тебе нехорошо.

– Спасибо, – выдавливаю из себя. Мама качает головой.

– Глупая. Что творишь…

– Люблю, – шепчу с обреченной усмешкой.

Мама тяжело вздыхает, но никак не комментирует мое признание.

– Иди. Дай бог обойдется.

Сжимаю благодарно ее руку и, поцеловав напоследок в щеку, спешу на выход. Однако, не обходится.

Как только открываю дверь, натыкаюсь на ледяной взгляд Елисеева.

– Владислав Пет…– начинаю было, но он тут же расплывается в своей фирменной, приторной улыбочке и подходит почти вплотную.

– Влад, солнышко, для тебя просто Влад, – чеканит он и, подхватив меня под локоть, смотрит мне за спину. – Жанна, украду твою дочь на часик, прокатимся немного.

– Влад, тебе не кажется, что ты спешишь, да и Настя себя не очень хорошо…

– Обижаешь, Жанна, всего лишь немного пообщаемся. Обещаю привезти до двенадцати.

Мама пытается что-то возразить, но он, не обращая внимание, уводит меня. А мне настолько плохо, что уже даже нет никакого дела до Елисеева. Все мои переживания меркнут на фоне того, что жизнь Долгова под угрозой. Страх парализует, а в голове только одна мысль – я себе не прощу, если с ним что-то случиться.

– Что произошло? – тем временем спрашивает Елисеев, когда мы оказываемся на заднем сидении его Майбаха и межсалонная перегородка отделяет нас от водителя и охраны.

– Шампанского перепила, – отвечаю первое, что приходит в голову, но Елисеев тут же уличает меня во лжи.

– Ты не пила шампанское.

Я не знаю, что ответить, поэтому просто смотрю на него: на его тонкий рот, разделенный вдоль шрамом, на полностью седые, волнистые волосы и серые глаза. Елисеев далеко не красавец, но и страшным его не назовешь. Однако, когда он, расценив по-своему мое пристальное внимание, начинает приближаться с явным намерением поцеловать, шарахаюсь от него, как от прокаженного и вжимаюсь всем телом в кожаное сиденье, но Елисеева это не останавливает.

Сжав мои волосы в кулаке, заставляет меня запрокинуть голову и, не давая опомниться набрасывается на мои губы, тут же скользнув рукой под подол моего платья. Инстинктивно сжимаю бедра и протестующе мычу, боясь разжать зубы и позволить его языку скользнуть мне в рот.

– Давай, солнышко, не выделывайся, я весь вечер этого ждал. Хочу тебя, как ненормальный, – приговаривает он, облизывая мои губы, щеки, шею, спускаясь все ниже и ниже. Сдернув лиф платья, он, словно оголодавшее животное, обрушивается на мою грудь и начинает ее с силой сосать, отчего мои чувствительные соски тут же болезненно реагируют.

– Нет, не надо, – отталкиваю его голову, покрываясь дрожью отвращения и ужаса.

Боже, он же меня тут изнасилует!

– Настенька, не зли меня…

– Я не про то… я… я просто не люблю… не люблю ее показывать, она маленькая, – тараторю первое, что приходит в голову, напоминая себе, что я должна думать сейчас о малыше и не выводить из себя этого козла.

– Что за глупости, солнце?! Да у тебя самая красивая грудь, какая только может быть: полная, сочная, упругая. Я бы лизал ее всю ночь, – словно завороженный смотрит он на мои, блестящие от его слюны, соски, и наклонившись, вновь начинает посасывать, но уже нежнее.

Закусив до боли нижнюю губу, смотрю на его белоснежную макушку и сдерживаюсь изо всех сил, чтобы не ударить, и не заорать от безысходности.

Он лижет, кусает, сосет, приговаривая, какая я красивая, как он меня хочет и как сейчас будет трахать. Что меня никто никогда так не трахал.

Меня мутит. Зажмурившись, пытаюсь отключиться от этого кошмара, молясь, чтобы он поскорее закончился. Неважно, как, только бы больше никогда не чувствовать эти липкие прикосновения, этот слюнявый, мерзкий язык, этот чужой запах, голос и руки. Но Елисеев не позволяет мне выпасть из момента даже на секунду.

– На меня смотри! –  сжав до боли мои волосы, сдвигает он трусики и начинает елозить своими холодными пальцами по моим сухим складкам. Поскольку толку от его "ласк" ноль, он тут же смачивает их слюной и продолжает тереть там еще интенсивней, подводя меня к очередной истерике.

– Не надо, пожалуйста, не надо, – прошу, не в силах сдерживать ее.

– Что такое, Настенька? С ним больше нравилось? – злиться Елисеев, проникая в меня двумя пальцами. У меня внутри все сжимается в попытке вытолкнуть их, но безуспешно. Он двигает ими в быстром темпе, вызывая у меня очередную дрожь отвращения. – Нравится? – шепчет он, будто издеваясь. И не давая мне ответить, целует с языком, вталкивает его в мой рот, отчего меня едва не выворачивает. Чувство, будто собака вылизывает.

– Пожалуйста, – не выдержав, снова отталкиваю его на свой страх и риск.

– Что «пожалуйста»? – взрывается он.

– Ну, мы же в машине, там люди, – чуть ли не рыдаю. Мне так страшно, так противно и горько, что я едва дышу.

– И что? – меж тем парирует Елисеев с гадкой ухмылочкой. – Разве не ты сосала у Долгова в подсобке. Кажется, тогда тебя люди не смущали. Или может, тебе напомнить? У меня запись есть, могу включить. Освежишь память, заодно и возбудишься. Сосала ты тогда явно с удовольствием, аж причмокивала.