Эзотерическая гордыня геев прежде всего протест и вызов. В тоталитарном обществе – почти оппозиция. С отменой цензуры они расковались и радостно воплотили в искусстве свою сексуальную революцию. В этом смысле особенно примечателен интерес знаменитого режиссера, волновавшего Москву, к содомии.

Жизнь духа лишь ей известным путем умеет пройти мимо жизни души и оказаться вполне сепаратной. Взаимовлияние их ничтожно. Чем проще душа, тем больше в ней цельности, но целостность духа нам раскрывается лишь в постижении его сложности. Недаром в отличие от души он то и дело сторонится прямолинейности морали. Пожалуй, резче других провел разделяющую черту Жан Поль Рихтер. «Прекрасный дух, – пишет он честно, – редко бывает прекрасной душой».

В самом начале двадцатых годов у Сталина помимо его кабинета была в Кремле маленькая укромная комната, в которой он часто уединялся, обдумывая свои ходы. Интрига рождается и пестуется не в залах, не на площадях, а в кельях.

«Душа моя, как дорогой рояль…» – говорит Ирина в «Трех сестрах». Все же завидное самоуважение. Да еще у столь юного существа.

Сартр был незаурядным мыслителем, настоящим писателем, но именно ему выпало собственным примером доказать, сколь пагубно для творческой личности увлечение политической деятельностью. Она лишила его покоя, необходимого для философа. Непозволительно суетился. Считал, что юность всегда права уже потому, что она юность. (Не знаю, что он должен был чувствовать в бессмысленные майские дни парижских молодежных волнений.) Отказался от Нобелевской премии, требуя, чтоб ее дали Шолохову, как раз в ту пору, когда тот сокрушался, что с диссидентами слишком мягки – не рубят им головы, не ставят к стенке, как в славные дни гражданской войны. С апломбом судил о советских делах, имея о них в высшей степени смутное и идеализированное представление. Он умирал со смятенной душой, чувствуя себя одиноким.

Когда мораль солидарна с силой, она обнаруживает слабость.

Гроб повапленый, крашеный гроб, – неожиданный символ вполне богоборческого, атеистического режима.

Всегда и захватывающе интересно, и поучительно следить, как Марина Цветаева стремится вычерпать ресурсы каждого отдельного слова во всех его фонетических связях с другими родственными словами. Затем следует максимально скупая (чем скупей, тем точней) фиксация состояния – психологического либо физического.

Старость совсем не всегда прославляет и тем более не всегда примиряет. Определение Грибоедова «старух зловещих, стариков», увы, достаточно справедливо, еще справедливее – в наше время, в котором чем человек дольше прожил, тем больше успел он скопить агрессии. Эта воинственная озлобленность делает старость небезопасной при всей неизбежной ее обреченности.

Богомольный Галилей двадцатого века: «Пока земля еще вертится, Господи, твоя власть…»

Была интеллигенция «солью земли», стала миноритарной частью электората. Впрочем, на что могла рассчитывать щепотка соли в общем котле.

Вольтеру принадлежат две знаменитые декларации: «Раздавите гадину» и «ваше мнение мне чуждо, но я готов отдать свою жизнь за ваше право его высказывать». Как видно, они совмещаются в устах одного человека, надо лишь своевременно их произносить. Подобно тому как призыв «раздавить гадину» сомнителен в философском споре, так и призыв «отдать свою жизнь за чуждое мнение» звучит насмешкой, когда перед вами фашистский оскал.

Снова смотрю «Кабаре» Боба Фосса. Германия, Берлин 1931-го. Да ведь это сегодняшняя Москва! Судорожные попытки заработка, инфляция, ущербность, непрочность, горячка распутства, расслоение общества, унижение, ощущение краха. И эта дебильная жажда стаи, это стремление к униформе, этот ежедневный восторг от созерцания негодяя, который сплотил, посулил, повел. Все театрально, искусственно, нервно, простое желание человека шагать не в строю запретно, отвергнуто – не отличаться, не выделяться, встать по команде, выбросить руку, слиться в хоре, не рассуждать!

В день печати газета «Правда» публикует статью об убийстве иноков в затерянном монастыре. По сведениям правдивого органа, оно, само собой, ритуально – еврейское жертвоприношение посредством убийства иноверцев. Кажется, через две недели после этой взволнованной публикации истинный убийца был схвачен. Верная боевой традиции «Правда», однако, не повинилась – обнародовала размышления Власова (в прошлом чемпиона-штангиста) о «ритуальном убийстве России». Вес снаряда был многократно повышен.

Он был из тех вещателей истины, кому собственный голос мешает думать.

Теофиль Готье однажды заметил: «Чем дольше вы живете на свете, тем больше вами овладевает смертельная тоска, и вот тут-то вы начинаете писать комедии». Возможно, это и справедливо, но у самых успешных моих комедий биография совершенно иная – «Добряков» я писал, когда не был стар и ощущал душевный подъем, а «Цитату» – в дни медового месяца, когда, несмотря на возраст, был счастлив. В который раз я убеждался – хорошо пишется, когда хорошо любится!

Куда деваться с этой подводной лодки? Изощренная пытка долголетием все равно что тяжелое обязательство прочесть пухлый классицистский роман, назидательный, скучный, перенаселенный такими же скучными персонажами. Ранняя смерть – литота жизни, минимизация сюжета, вполне художественное решение – выразительность, экономия средств, законченность.

Генри Миллер говорил, что «художник должен грызть свои внутренности», при этом «стоя на возвышении». В этом случае возвышение не Олимп, а эстрада. Дело за малым – сделать поедание своих органов увлекательным и чарующим зрелищем.

Таяние сил в зиму жизни, как таяние снегов весной, подсказывает, что настает срок новых судеб и биографий.

Глуповатость дается легко, но глупость – это уже страсть. Она требует патетической ноты.

Наиболее изнурительный вид честолюбия – стремление угодить себе. Недостижимая мечта, если ты не утрачиваешь трезвости.

Исторгая позавчерашние лозунги, размахивали вместо флагов подонками.

Младенец с взрослым лицом, сулившим грешную жизнь.

Отрепетированная скромность завоевателя.

Интерлюдия

«Лихорадка, родственная чуду. Так и не постигнешь никогда, Как она приходит ниоткуда, Как она уходит в никуда». Наспех записанные стишки – вечная глупая надежда, что рифма привяжет к бумаге облако, когда капитулирует проза. Нет, как и прежде, так и сегодня, не уловить, не поймать мгновения, когда зарождается горячка, и ты уже словно перемещен в неведомое тебе измерение. Смута в душе и смута в мыслях, отчетлив лишь этот тревожный жар, который пульсирует в висках и что-то сулит, а что – Бог знает… В юности я мечтал научиться вызывать в себе эту странную дрожь, предшествующую рабочей страде. Как многих, меня раздражало и злило знакомое высокопарное слово, когда-то придуманное поэтами. Нет вдохновения, есть мой труд. Оно его часть, мгновение старта, продленное непонятным образом, чтобы вместить в себя всю дистанцию. Я приручу его, научусь. Позже, однако, пришлось согласиться: «Как оно приходит ниоткуда, Так оно уходит в никуда».

То, что мы с вами приобрели