неодушевленному жизнь, что сообщало предмету внимания особую нервную выразительность. Разве не будят воображения его «похохатывающие ноги»?

Цитата из статьи Каменного, опубликованной в газете «Завтра» (№ 14, 1994): «…стройные ряды бараков Освенцима. Признаться, вечером, при свете горящего газа, смотрелись куда лучше, чем днем». Без комментариев.

Да, сегодня эти старухи – безумные, грудастые фурии, широкозадые, коротконогие, приземистые с седыми клочьями сильно редеющих волос, злобно выкрикивающие проклятья. Тогда, на совсем других демонстрациях, под молодым первомайским солнышком шли загорелые физкультурницы, парашютистки, медицинские сестры, готовые броситься в жерло войны с той же радостью, что в объятья любимых.

Прежде чем обрушить свое аподиктическое суждение, он оценивал собеседника холодным немигающим зраком.

У графомана вроде меня всегда остается шанс уцелеть.

После недолгой эйфории объединенная Германия вновь расколота на Восток и Запад. Обе стороны, теперь пребывающие в идейном конфликте, парадоксально обосновывают свое превосходство. «Весси» (западные) делают это так: у вас был Хоннекер. Вы жили в казарме. Вы страдали. В это самое время мы жили как свободные люди. Дышали полной грудью, росли и умножали свое богатство. «Осси» (восточные) отвечают: у нас был Хоннекер. Мы жили в казарме. Мы страдали. Страдание нас возвышало. Как люди духовного сопротивления, мы были двигателями истории. А в это время вы только и делали, что умножали и стерегли свое мещанское благополучие.

Истина строго рациональна, а правда – понятие темпераментное, поэтому может быть личной, отдельной. Недаром же те, кто подвержен страстям, предпочитают истине правду с ее индивидуальной мелодией. Но эмоциональная страна Россия ухитряется искать – на протяжении столетий – некую соборную правду.

Человек в толпе, человек во множестве – в драке, в реве Варфоломеевской ночи, на Ходынке, на похоронах Сталина, на митинге, юбилее, застолье – всегда отрекается от себя. Бесчеловечный общественный гуманоид.

Да здравствует выстраданное народами, наконец обретенное право выбора! Гитлер, взраставший в урнах для мусора, взлетел из избирательных урн. Как относиться к демократии, когда большинство по определению не может быть правым и справедливым? Что сказать об избирательном праве, расчищающем дорогу крикливым и нечистоплотным нарциссам? Среди избранников мало избранных. Разумеется, сразу напомнят Черчилля, его слова, что лучшего не придумано, но горько принять наш жребий в мире – вечно мечтать о меньшем зле…

Жизнеопасная афродизия власти.

Автор, описывающий рынок, и автор, вписывающийся в рынок.

На строгом лике ученой дамы застыла мечта о партеногенезе.

В нем было нечто призрачно-дымчатое. Не мужчина, а блоковская Незнакомка.

Японский автомобиль с раскосыми фарами – национальная идея на экспорт.

Дурной человек с хорошим характером предпочтительнее, чем хороший – с дурным.

– У меня было тяжелое детство. Мать – уборщица, отец – ахалтекинец.

– Виноват. Ахалтекинец – конь.

– Ну да. Я это и говорю.

Родительский упрек.

Отец: Сын кретина! О чем ты думаешь?

– Почему вы все же так много пьете?

– Саботирую собственную судьбу.

Все так запутано, господа. Если считаться нонконформистом – хороший тон, то быть конформистом – вызов общественному мнению, почти протест, почти диссидентство, конформизм как нонконформизм.

Данин с искренним увлечением рассказывал о «попытке науки», которую он назвал «кентавристикой». В основе остроумная мысль о том, что двойственность может быть созидательной. Для литератора двойничество – почти естественное состояние. «Я пишущий» и «я контролирующий», как мне кажется, разные существа. Задача первого – погрузиться возможно глубже в изваянный мир, задача второго – над ним подняться. При этом необходимо помнить, что убедительна пассионарная мысль. Герценовская правота замешена на его способности чувствовать страстно и заразительно. Это душе его раньше, чем разуму, открылось во всей своей безысходности «клиническое безумие человечества».

Слова делают карьеру не хуже людей. В Древней Греции педагогом называли раба, сопровождавшего ученика в гимназию.

Знаменитый шекспировский треугольник – отец Гамлета, Гертруда и Клавдий – был описан значительно раньше: супруга Ирода Иродиада принадлежала некогда брату Ирода. Человечество обреченно мечется в кругу одних и тех же сюжетов.

И вдруг понял, что у него всего одна жизнь.

Все деспоты страдают безвкусицей. Только послушайте Адольфа Гитлера: «Кулак судьбы открыл мне глаза». Ну и чушь! Кулаком глаза можно лишь вышибить.

Газета, расчистившая путь к власти нацистам, подобно прохановской, называлась «День». История любит такие дубли.

Обращаясь к политике, Маркс утрачивал свою громадную одаренность.

Ты все еще веришь, милая девушка, что в ночь Ивана Купалы зацветет папоротник?

Из школьного сочинения: «После встречи с Наташей Ростовой князь Андрей разочаровался в Сперанском». Почему-то приводится как курьез. По-моему, написано здраво. Какой еще, к дьяволу, Сперанский после встречи с Наташей Ростовой?

Неужто ничего, кроме собственности и заключенного в ней «чувства наследования», не способно хоть несколько изменить наше сознание временщиков, заставить поверить в «мир без меня»?

Все же сумел, сумел я найти название для мемуарного романа! «Авансцена». Какое объемное слово!

Я бы хотел полюбить начальство, но оно решительно не способно предоставить мне такую возможность. (Бедный Пушкин! Как он себя уговаривал, что искренне увлечен Николаем. Эта порфироносная льдина сделала все, чтобы он замерз.)

Важный нюанс характеристики. Не гениальный человек, но гениальная индивидуальность. Потенция, но не реализация.

Газета дьявольски духовной оппозиции.

«Собрание избранных сочинений» – перетягивание каната между селекцией и солипсизмом.

Отдавая дань парадоксу, помните: он умеет сделать черное белым.

Любая записанная беда становится менее жизнеопасной.

Волшба и магия терминологии. Стоит назвать переливание из пустого в порожнее флуктуацией, и оно уже обретает смысл.

События детства происходили, кажется, в другом измерении – и все же до сих пор обжигают. Тут можно вспомнить слова Набокова: «Рана продленного впечатления».

Выучились обращаться с историей без пиетета, запанибрата. Не первый год ее приручаем. Чтобы однажды из вольного зверя стала она домашним животным. Напрасно Гегель нас заклинает: «Никакой Бог не может сделать несовершившимся того, что уже совершилось». Бог не может, а нам по плечу.

Мечта российского интеллигента: самодержавная десница убежденного либерала.

Один парикмахер сказал клиенту: «Берусь вам сделать красивую голову. Умную голову – не берусь». Тьма политических цирюльников берется сделать России умную голову, не умея сделать ее хоть красивой.

Интерлюдия

Картинка четвертьвековой давности. Венгрия. Вечер в городе Печ. Из оконца гостиничного номера я вижу контору в доме напротив – за столом черноволосая женщина. Все остальные столы покинуты, она работает в одиночестве. Восемь часов. Девять часов. В начале десятого она встает, прячет бумаги, тушит свет.

Мысленно