— Спасибо, папуля… это здорово!

— Буду рад познакомиться с Риком. Может, конфискую у него берет.В конце концов, я же теперь художник.

— Я передам ему твои слова. — Её тон переменился. — Ты ужеговорил с Илзе?

— Нет, а что?

— Когда будешь говорить, не упоминай о приезде Рика, хорошо?Я скажу ей сама.

— Я и не собирался.

— Потому что у неё с Карсоном… насколько я знаю, она тебе онём рассказывала…

— Рассказывала.

— Я уверена, там возникли проблемы. Илли говорит, что «всёобдумывает». Это её слова. Рик не удивлён, он считает, что нельзя доверятьчеловеку, который молится на людях. И мне кажется, что моя сестра заметноповзрослела.

«То же самое можно сказать и о тебе, Лин», — подумалось мне.Я вдруг увидел её семилетней, такой больной. Тогда мы с Пэм боялись, что онаможет умереть у нас на руках, хотя никогда не говорили об этом вслух. Огромныечёрные глаза, бледные щёчки, жидкие волосы. Однажды я, глядя на неё, дажеподумал: «Череп на палочке», — и возненавидел себя за эту мысль. А ещё большененавидел себя за другое: раз уж одна из дочерей так тяжело болела, в глубинесердца я радовался, что это была Лин. Я всегда пытался убедить себя, чтоодинаково люблю своих детей, но лгал себе. Возможно, некоторые родителидействительно могли такое сказать (думаю, Пэм — могла), но не я. Мелинда зналаоб этом?

Разумеется, знала.

— Ты уж следи за своим здоровьем.

— Я стараюсь, папуля. — Я буквально увидел, как она закатилаглаза.

— Вот и хорошо. Жду тебя.

— Папуля? — Пауза. — Я тебя люблю. — Я улыбнулся.

— Сколько раз?

— Миллион и один под подушкой, — ответила она, словностаралась рассмешить ребёнка. И всё сделала правильно.

Какое-то время я посидел, глядя на Залив и рассеянно потираяглаза, а потом набрал ещё один номер, в надежде, что на сегодня этот звонок —последний.

Часы показывали начало первого, и, честно говоря, я неожидал застать её дома; думал, что она отправилась с друзьями на ленч. Но, каки Пэм, она сняла трубку после первого же гудка. Её «алло» прозвучало крайнеосторожно, и до меня вдруг дошло: она думала, что я — Карсон Джонс, которыйзвонит с просьбой дать ему ещё один шанс или чтобы всё объяснить. Объяснить вочередной раз. Эту догадку я ничем не мог подтвердить, но подтверждения и нетребовалось. Иногда ты просто знаешь, что угадал.

— Эй, If-So-Girl, как поживаешь? Её голос тут же расцвёл.

— Папуля!

— Как ты, цыплёнок?

— У меня всё отлично, папуля, но не так отлично, как у тебя.Помнишь, я говорила, что они хороши? Говорила я тебе или нет?

— Говорила. — Мои губы сами растянулись в улыбке. Для Лин,возможно, голос сестры звучал слишком по-взрослому, но я после первогоосторожного «алло» слышал прежнюю Илли, искрящуюся, как налитая в стакангазировка.

— Мама говорила, что ты тянешь резину, но она собираетсяскооперироваться с твоим тамошним другом и разогнать тебя как следует. Мне этопонравилось! И голос у неё был, как в прежние дни! — Она замолчала, чтобыглубоко вдохнуть, а потом чуть сбавила темп: — Не совсем, конечно, но близко ктому.

— Я понимаю, о чём ты, конфетка моя.

— Папуля, ты молодец. Это не просто возвращение, но ещё ишаг вперёд.

— И во сколько мне обойдётся вся эта лесть?

— В миллион. — Она рассмеялась.

— Всё ещё собираешься пересечься с «Колибри»? — Я надеялся,что в моём голосе слышится чистое любопытство. И никакого интереса к любовнойжизни моей почти двадцатилетней дочери.

— Нет, — ответила она. — Думаю, с этим покончено. — Всегопять слов, не таких уж и длинных, но в них я услышал другую, повзрослевшуюИлзе, для которой не в столь уж отдалённом будущем второй кожей станет деловойкостюм, колготки и туфли с практичным каблуком в три четверти дюйма. В рабочиедни она, возможно, будет собирать волосы в хвост, а из здания аэропорта будетвыходить с кожаным брифкейсом вместо рюкзачка на спине. Уже не «If-So-Girl». Изтакой «картинки» «if» я мог смело вычёркивать. Как и «girl».

— Совсем или…

— Это ещё вопрос.

— Я не собираюсь совать нос в твои дела. Простолюбознательные папаши…

— …хотят знать, что к чему. Естественно, хотят, но на этотраз помочь тебе ничем не могу. На сегодня я точно знаю, что всё ещё люблю его…во всяком случае, думаю, что люблю… и мне его недостаёт, но выбор долженсделать он.

Вот тут Пэм спросила бы: «Между тобой и девушкой, с которойон поёт?» — я же задал другой вопрос:

— Ты не забываешь про еду? Она залилась радостным смехом.

— Отвечай на вопрос, Илли.

— Трескаю, как чёртова свинья!

— Тогда почему ты сейчас не на ленче?

— Мы собираемся пойти на пикник в парк, вот почему! Берём ссобой лекции по антропологии и фрисби. Мне велено принести сыр и французскийбатон. И я уже опаздываю.

— Понятно. Главное, чтобы ты ела и не грустила в своёмшатре.

— Ем хорошо, грущу в меру. — Голос вновь изменился, сталвзрослым. Столь резкие переходы меня расстраивали. — Иногда я лежу без сна,потом думаю о тебе, как ты там? Ты тоже лежишь без сна?

— Случается. Но теперь редко.

— Папуля, женитьба на маме — твоя ошибка? Или её? Или так ужвышло?

— Не так уж вышло и не ошибка. Двадцать четыре счастливыхгода, две дочери, и мы до сих пор нормально общаемся. Никакой ошибки, Илли.

— Ты хотел бы всё изменить?

Мне постоянно задавали этот вопрос.

— Нет.

— Если бы ты мог вернуться в прошлое и пойти другой дорогой…ты бы вернулся?

Я ответил не сразу, но паузу не затянул. Иной раз нетвремени решать, какой ответ лучший. Иной раз ты можешь сказать только правду.

— Нет, милая.

— Понятно. Я скучаю по тебе, папа.

— Я тоже.

— Иногда я скучаю и о прошлом. Когда всё было проще. — Оназамолчала. Я мог бы что-то сказать (хотел), но не открыл рта. Бывает, молчание— золото. — Папа, люди хоть изредка получают второй шанс?