Я подумал о моём втором шансе. О том, как выжил посленесчастного случая, хотя вроде бы не мог не отправиться в мир иной. И я непросто существовал — жил. Волна благодарности накатила на меня.

— Постоянно.

— Спасибо, папуля. Мне не терпится тебя увидеть.

— Мне тоже. Скоро получишь официальное приглашение.

— Хорошо. Я правда должна бежать. Люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю.

После того как она повесила трубку, я посидел с телефономвозле уха, вслушиваясь в ничто.

— Живи днём и позволь жить дню, — сказал я себе. Потом втрубке появился длинный гудок, и я решил, что должен позвонить ещё в одноместо.

На этот раз я услышал более живой и куда менее осторожныйголос Элис Окойн. Решил, что это хорошая перемена.

— Элис, мы ещё не обсудили название выставки.

— Я подумала, что вы хотите назвать её «Розы, растущие изракушек». Хорошее название. Очень красноречивое.

— Согласен. — Из «флоридской комнаты» я оглядел Залив.Поверхность воды сверкала, как полированная сине-белая пластина. Мнеприходилось щуриться, чтобы смотреть на неё. — Но не совсем правильное.

— Как я понимаю, вам больше нравится другое?

— Да, думаю, что да. Я хочу назвать выставку «Взгляд сДью-мы». Что скажете?

Ответила Элис без запинки:

— Я думаю, это звучит! — Я тоже так думал.

Моя футболка с надписью на груди «ПОТЕРЯЛ ЕЕ НА ВИРГИНСКИХОСТРОВАХ» промокла от пота, хотя система кондиционирования «Розовой громады»работала отлично, но я вымотался больше, чем после прогулки быстрым шагом (впоследние дни я только так и ходил) до «Эль Паласио» и обратно. Ухо, к которомуя прижимал трубку, горело и пульсировало. Илзе меня тревожила (родители всегдатревожатся из-за проблем детей, когда те становятся достаточно взрослыми и ихуже не позовёшь домой, едва начинает темнеть и ванны наполняют водой), но приэтом результаты моих трудов вызывали чувство удовлетворённости, какое я обычноиспытывал после целого дня, с толком проведённого на строительной площадке.

Особого голода я не ощущал, но заставил себя съестьнесколько столовых ложек салата с тунцом, которые запил стаканом молока —цельного молока, вредного для сердца и полезного для костей. «Считай, мыквиты», — как сказала бы Пэм. Я включил телевизор на кухне и узнал, что женаКэнди Брауна подаёт в суд на город Сарасоту, обвиняя власти в ненадлежащемотношении к своим обязанностям, что и привело к смерти её мужа. «Попутного тебеветра, дорогая», — подумал я. Местный метеоролог сообщил, что сезон ураганов вэтом году может начаться раньше. А низкооплачиваемым «Морским дьяволам» впоказательной предсезонной игре «Ред сокс» надрали задницу: добро пожаловать вбейсбольные реалии, парни.

Я подумал о десерте (пудинге «Джелло», который иногданазывают «последним прибежищем холостяка»). Потом поставил тарелку в раковину ипохромал в спальню, чтобы поспать. Хотел завести будильник, но не стал. Решил,что скорее всего только подремлю. А если бы и заснул, то яркий свет разбудил быменя через час или около того, когда солнце опустилось бы достаточно низко,чтобы заглянуть в выходящее на запад окно спальни.

С такими мыслями я лёг и проспал до шести вечера.

Об ужине не могло быть и речи. Какой ужин? Подо мной ракушкишептали: «Рисовать, рисовать».

Словно под гипнозом, я в одних трусах поднялся в «Розовуюмалышку». Включил «Кость», снял с мольберта «Девочку и корабль № 7», отнёс кстене, поставил на мольберт чистый холст, поменьше использованного для«Смотрящего на запад Уайрмана», но достаточно большой. Ампутированная руказудела, но теперь меня это особо не волновало. По правде говоря, этого зуда яуже ждал с нетерпением.

По радио музыкальный дуэт «Shark Puppy» исполнял песню«Dig». Великолепную песню. С великолепными словами: «Жизнь не только любовь иуслада».

Я помню совершенно отчётливо: весь мир, казалось, ждал,когда же я начну. И под грохот гитар и шуршание ракушек я ощущал, как меняпереполняет энергия невероятной мощи.

«Я бросаюсь на поиски клада».

Клада, да. Сокровищ.

Я рисовал, пока не зашло солнце. Рисовал, когда луна залилаповерхность Залива белым светом. И когда она зашла. И следующим вечером. Иследующим. И следующим. «Девочка и корабль № 8». «Ты в игре, если ставишьмонету на кон». Я фонтанировал.

Один только вид Дарио в костюме и при галстуке, с аккуратнозачёсанными назад волосами, испугал меня гораздо больше, чем гул собравшихся ваудитории Гелдбарта, где лампы горели вполнакала, за исключением прожектора,нацеленного на лекционную кафедру, которую установили по центру сцены. А ещёсильнее напугал меня тот факт, что Дарио тоже нервничал: подходя к кафедре, онедва не выронил карточки с тезисами своего выступления.

— Добрый вечер, меня зовут Дарио Наннуцци, — представилсяон. — Я один из кураторов и главный закупщик галереи «Скотто» на Пальм-авеню.Что ещё более важно, я уже тридцать лет участвую в жизни художественногосообщества Сарасоты, и, надеюсь, вы простите меня за небольшой экскурс в, таксказать, Боббиттсторию, если я заявлю, что лучшего художественного сообщества вАмерике нет.

Его слова вызвали бурные аплодисменты, хотя, как заметилпотом Уайрман, собравшиеся в зале люди могли знать, что Моне — это не Мане, но,вероятно, не отличили бы Джорджа Бэббитта от Джона Боббитта.[130] Стоя за кулисами,охваченный волнением, я пребывал в чистилище, куда попадают все ораторы, покаих неспешно представляют аудитории. Так что слова Дарио доносились до меня издалёкого далека.

Дарио переместил верхнюю карточку в самый низ, и вновь едване уронил на пол всю стопку. Удержав карточки в руках, он посмотрел в зал.

— Я даже не знаю, с чего начать, но, к счастью, мне не нужнобыть многословным, потому что новый талант, если уж вспыхивает, говорит сам засебя.

Однако этими словами он не закончил, а представлял меня ещёдобрых десять минут. Я же стоял за кулисами, сжимая в руке один-единственныйлисток с планом лекции. До меня долетали всё новые и новые имена. Некоторые,вроде Эдуарда Хоппера и Сальвадора Дали, я знал. Другие, как Ив Танги и КейСейдж[131] — нет. Каждое новое неизвестное имя усиливало ощущение, что я —самозванец. Страх, который я испытывал, захватив мою душу, распространился и натело. У меня раздуло живот, хотелось «пустить голубка», но я боялся наложить вштаны. И этим дело не ограничивалось. Всё выступление вылетело из головы, заисключением первого предложения, да и оно казалось очень уж банальным: «Менязовут Эдгар Фримантл, и я понятия не имею, как сюда попал». Я рассчитывал, чтотакое начало вызовет смех, а теперь знал, что не вызовет, но по крайней мереэто была чистая правда.