— Уайрман, это полнейшая…

— Чушь? Ты это хотел сказать? Я звоню в «Ритц-Карлтон» испрашиваю, забронировал ли мистер Фримантл номера на середину апреля, и мнеотвечают: «Нет, нет, Нанетт». После этого я собираюсь с духом и связываюсь ствоей бывшей. В телефонном справочнике её номер больше не значится, но твояриелтор сообщает мне его, когда я говорю, что ситуация в каком-то смыслечрезвычайная. И я сразу узнаю, что Пэм ты по-прежнему небезразличен. Она дажехочет позвонить тебе и сказать об этом, но боится, что ты пошлёшь её ко всемчертям.

Я вытаращился на него.

— И после того как мы заочно знакомимся, я узнаю, что ПэмФримантл понятия не имеет о большой художественной выставке живописных полотенеё мужа, которая должна состояться через пять недель. Это во-первых. Аво-вторых… тут всё проясняется после телефонного звонка Пэм… Уайрман в этовремя решает кроссворд, спасибо восстановившемуся зрению… её бывший незафрахтовал самолёт, во всяком случае, в той авиакомпании, услугами которойраньше пользовался. Так не стоит ли нам обсудить такой вариант: не принял лиЭдгар Фримантл глубоко в душе судьбоносного решения, не собирается ли, когда довыставки останется совсем ничего, послать всех на хер и свалить, как говориливо времена моей растраченной попусту юности?

— Нет, ты ошибаешься, — пробубнил я. Прозвучалонеубедительно. — Просто вся эта организационная тягомотина сводит меня с ума,вот я… понимаешь, откладывал всё на потом.

Но Уайрман не знал жалости. И если бы я давал свидетельскиепоказания, он бы уже превратил меня в маленькую лужицу топлёного сала и слёз.Судье пришлось бы объявить перерыв, чтобы пристав смог вытереть пол.

— Пэм говорит, что Сент-Пол будет выглядеть, как Де-Мойнтысяча девятьсот семьдесят второго года, если с линии горизонта убрать силуэтывсех зданий, построенных «Фримантл компани».

— Пэм преувеличивает.

Он пропустил мои слова мимо ушей.

— Мне предлагается поверить, что человек, который руководилтакими стройками, не может справиться с бронированием билетов на самолёт иномеров отеля? Учитывая, что нужно всего лишь снять телефонную трубку. Потомучто на другом конце провода он найдёт полное взаимопонимание.

— Они не… я не… они не могут просто так…

— Ты злишься?

— Нет. — Но я злился. Прежняя злость вернулась и хотелавозвысить голос, завопить, как Эксл Роуз на волне «Кости». Я коснулся пальцамилба над правым глазом, в том месте, где начала собираться боль. Сегодня оживописи не могло идти и речи, и вина лежала на Уайрмане. Он лишил менявозможности встать к мольберту. Вот тут я и пожелал ему ослепнуть. Ненаполовину, а вообще. Внезапно до меня дошло: а ведь я могу нарисовать еготаким. И мгновенно от злости не осталось и следа.

Уайрман увидел, как моя рука поднялась к голове, и чутьсбавил напор.

— Послушай, большинство из тех, с кем она поговорила,разумеется, не давая никаких гарантий, уже ответили: «Конечно же, да, судовольствием». Твой бывший прораб, Анжел Слоботник сказал Пэм, что привезёттебе банку маринованных огурцов. Она говорит, что он был в восторге.

— Маринованных яиц — не огурцов, — поправил я его, иширокое, плоское, улыбающееся лицо Большого Эйнджи возникло так близко, что ямог до него дотронуться. Анжел проработал со мной двадцать лет, пока обширныйинфаркт не отправил его на покой. Анжел, который на любое задание, каким бысложным оно ни казалось, реагировал одинаково: «Будет сделано, босс».

— Насчёт прилёта мы с Пэм всё устроили, — продолжил Уайрман.— Не только из Миннеаполиса-Сент-Пола, но и из других мест. — Он постучалпальцем по брошюре. — Рейсы «Эйр Франс» и «Дельты» — те самые, и Мелиндезабронированы на них места. Она в курсе событий. Как и Илзе. Они только ждутофициального приглашения. Илзе хотела тебе позвонить, но Пэм попросила еёподождать. Она говорит, что отмашку должен дать ты, и если по ходу вашейсемейной жизни она и допускала ошибки, то в этом, мучачо, она абсолютно права.

— Ясно, — кивнул я. — Я тебя слышу.

— Хорошо. А теперь я хочу поговорить с тобой о лекции. Я застонал.

— Если ты сделаешь ноги с лекции, то тебе будет в два разатруднее прийти на открытие выставки…

Мои глаза широко раскрылись.

— Что? — фыркнул он. — Ты не согласен?

— Сделаешь ноги? — переспросил я. — Сделаешь ноги? О чём ты?

— Сбежишь, — ответил он, и в голосе послышаласьнасторожённость. — Английский сленг. Загляни, к примеру, в Ивлина Во. «Офицерыи джентльмены», тысяча девятьсот пятьдесят второй год.

— Да пошёл ты в жопу, — огрызнулся я. — Эдгар Фримантл,нынешний день.

Он показал мне палец, и с того момента мы вновь поладили.

— Ты отправил Пэм фотографии, так? По электронной почте?

— Да.

— Как она отреагировала?

— Они сразили её наповал.

Я сидел, пытаясь представить себе сражённую наповал Пэм. Впринципе получалось, но я видел, как изумление и восторг освещают более молодоелицо. Прошло немало лет с тех пор, как мне в последний раз удалось добитьсятакого эффекта.

Элизабет спала, но её волосы скользили по щёкам, и онамахала рукой, как женщина, которой досаждают мухи и комары. Я поднялся, досталрезинку из пакета, который висел на подлокотнике (резинок там было много, всехцветов), собрал волосы в конский хвост. Воспоминания о том, как я проделывал тоже самое для Мелинды, были сладки и ужасны.

— Спасибо Эдгар. Спасибо, mi amigo.

— Так как мне это сделать? — спросил я, держа руки на головеЭлизабет, ощущая мягкость её волос, как часто ощущал мягкость вымытых шампунемволос дочерей; когда память очень старается, наши тела становятся призраками,повторяют жесты, свойственные нам в далёком прошлом. — Как мне рассказать осверхъестественном?

Вот. Вырвалось. Самое главное.

Но лицо Уайрмана оставалось спокойным.

— Эдгар! — воскликнул он.

— Что, Эдгар?

Этот сукин сын расхохотался.

— Если ты им об этом скажешь… они тебе поверят.

Я уже открыл рот, чтобы возразить. Но подумал о работахДали. Подумал о «Звёздной ночи», удивительной картине Ван Гога. Подумал онекоторых полотнах Эндрю Уайета[123]… не о «Мире Кристины», а о его интерьерах:просторных комнатах, где свет кажется нормальным и необыкновенным, словно идётодновременно из двух источников. Закрыл рот.