было еще не все. Громов подарил мне форму для занятий карате. Он знал, что я фанатею от Джеки Чана. К тому времени у нас дома уже стоял видеомагнитофон, который привез все тот же Громов. И кассеты с боевиками, штук десять, наверное. Правда, без перевода на русский…

Мама увидела форму, но померить мне ее не разрешила. «Знаю я тебя, – сказала она. – Сейчас напялишь и будешь тут все крушить». И бросила пакет на диван. Но я подумала, что все равно надену ее, когда захочу. Даже спать в ней лягу, и никто мне не запретит.

Сели за стол, и тут Громов вынул из кармана пачку «Мальборо» и протянул папе. «На, Ваня, покури настоящих. И ты, Катюш, давай. А то муслякаете свои «Родопи», ни вкуса у них, ни запаха». Папа отказался курить, а мама попробовала. Я вообще спокойно относилась к тому, что они все курят. Мама делала это нечасто, а папа со своим «Беломором» уходил на балкон. Это я к тому, чтобы вы не подумали, что родители дымили как сапожники. Нет, это не так.

Был еще один момент, который впоследствии многое решил. Но тогда я этого еще не понимала. – Елена вскинула взгляд на Гурова. – Вы спросили про помаду, помните?

– Помню, – ответил Гуров.

– А я сказала, что это была «Шанель». Именно эту помаду Громов подарил маме, когда мы уже сели за стол. Мама сразу накрасила губы, а папа никак не отреагировал. Он вообще мало говорил на протяжении всего вечера.

Взрослые пили вино, и вскоре дошли до того состояния, в котором душа требует музыки. Мама включила магнитофон и ушла на кухню. Громов вскоре сказал, что ему нужно в туалет, и тоже вышел из комнаты. Мы остались с папой вдвоем. Он злился, я это видела. Попыталась с ним поговорить, но он не обратил на меня внимания. Я тогда решила сходить за мамой, вышла в коридор и увидела… – Елена пригладила волосы, собираясь с духом. – Громов и мама целовались прямо посреди кухни, а у мамы в руках был торт со свечками. Спустя годы я прокручиваю в памяти эту сцену снова и снова и понимаю, что мама тогда была не против. Она не вырывалась, наоборот. Это просто счастье, что папа в тот момент был в комнате. Простите меня, я больше не хочу об этом говорить.

– Все нормально, – успокаивающим тоном произнес Стас. – Не торопитесь.

– А надо бы, – вскинула на него отчаянный взгляд Елена. – Я этой ночью перенесла дату вылета. Отправлюсь домой сегодня вечером. Хотела как раз лечь спать, чтобы прийти в себя, а тут вы на пороге.

В общем, увидела я их и тут же вернулась в комнату. Через минуту появилась мама с тортом. За ней вскоре и Громов, тряся на ходу мокрыми руками. Типа помыл после туалета. А я смотрю на их губы и не могу оторваться. Вот не могу, и все тут.

«Жуткое потрясение для ребенка, – подумал Гуров. – Главное, никто и не спросил: а хочет ли она это видеть?»

– Мне показалось, что их можно вычислить по губам, – продолжала Елена. – Но у мамы на губах уже не было помады. И рот Громова тоже был чистым.

– Он воспользовался носовым платком, – сказал Гуров. – А потом спрятал его в карман пиджака. Во внутренний.

– Да? – растерялась Елена.

– Продолжайте, – попросил Лев Иванович. – Это я так, к слову.

– Снова сели за стол. Мама сказала, что пора резать торт. Зажгла свечки, я их кое-как задула. Помню, что волосы чуть не сожгла. У меня тогда они были длинные, я хвост сбоку сделала, чтобы по-модному. Мама спрашивает: «Ты желание загадала?», – а я об этом вообще и не думала в тот момент. Все торт стали есть, а мне кусок в горло не лезет. Обидно, стыдно почему-то. Словно это все из-за меня, понимаете? Я винила во всем именно себя.

– Но вы в данном случае точно ни при чем, – возразил Стас.

– Но я до сих пор не могу избавиться от этого чувства.

– И сейчас?

– А куда оно денется? Почему я не осталась с папой? Что мне было нужно на кухне? Не зайди я туда, я бы ничего не увидела.

– Вы взрослый человек, Елена, – напомнил Гуров. – Знаю, детские психотравмы очень живучие. Они как ползучие твари, от некоторых из них невозможно убежать. Но вы же понимаете головой, что вашей вины здесь нет.

– Головой – да, понимаю. Но от этого мне не легче. Уже живя в Париже, я записалась на прием к психотерапевту. Хорошая такая бабулька, русская. Понимающая. Пыталась меня лечить, много о чем расспрашивала, строила схемы, давала мне книги. Ей почти удалось помочь мне, вывести из меня эту гадость, но случилась обыкновенная вещь – она умерла. И я осталась одна. Не к кому было пойти. К другим специалистам я не хотела, потому что тогда бы мне пришлось все переживать заново. И я бросила это дело. Муж уговаривал – не помогло, только разругались.

Громов вообще много чего для нас сделал. У него везде были связи. Мама как-то обмолвилась, что у меня старый стул, а на новый нет денег. Громов забежал на следующий день и принес новый стул. С середины лета вся наша кухня была завалена арбузами и дынями. У папы всегда портилось настроение, когда он, приходя домой, обнаруживал очередной подарок от дяди Вити. Опять же, я не видела в этом ничего плохого, но папа требовал от мамы это прекратить. Однажды дядя Витя подарил ему радиоприемник. Тоже привез из какой-то поездки. Маленький такой приемничек, в коричневом кожаном футляре, на ремешке. Это был единственный раз, когда папа был рад подарку. Громов тогда смеялся: «Будешь теперь ловить вражеские радиостанции. Осторожнее с этим, Ваня». Папа ему ответил, что слушать он будет, но не на Западе, а в Москве, а это, как ни крути, признак патриотизма.

– Отец вам ничего не рассказывал о своей работе?

Елена потерла виски, пытаясь вспомнить.

– Со мной он не делился, но при мне рассказывал что-то маме. Особенно часто это было уже после того, как я окончила школу. Мама болела, редко выходила из дома, а я пропадала в институте. Папа и развлекал ее всякими новостями. А почему вас заинтересовала его работа?

– Для полноты картины. Ничего особенного. Вернемся к первому июля восемьдесят четвертого.

«Хорошая попытка, – мысленно врезал себе Гуров. – Да что она могла понять-то? И разве стал бы Трифонов делиться вслух о том, что его пытается натянуть КГБ? Ой, Гуров,