Дверь открывает миссис Сикорски, она через порог слушает, почему я не могу приходить к ним. «Потому что Папа не разрешает мне ходить в темноте, говорит, что не хочет, чтобы я приходила домой, когда уже темно, потому что он не позволяет, потому что я дочь мексиканцев, вот оно как. Простите. Спасибо вам. Да. Простите. Большое».

Миссис Сикорски говорит, что все понимает. И я не понимаю, как она понимает, даже если я сама не понимаю. Когда дверь со вздохом закрывается и до меня доносится запах дома güeros, запах картошки, и я осознаю, что мне больше не придется звонить в дверь с надписью МИР ВАМ в форме рыбы, то быстро сбегаю вниз по каменным ступеням, почти лечу.

И у меня в ушах звучит часто повторяемое Папой высказывание, настолько часто, что я перестала воспринимать его. Бог раздает миндаль тем, у кого нет зубов.

– Нужно ли выходить замуж девственницей?

Спрашивает об этом сестра Одилия. С глазами как «магнум». Серыми, как сталь. Серыми, как акула. Серьезная, давай-к-делу, одержимая сексом О-дилия. Одилия. О. Скажи «о». Большой и указательный пальцы сложены кружочком, в этом кружочке ее губы и… «Скажи «о». О-ди-ли-я. Правильно.

Учебный год начинается с мессы в спортивном зале, вмещающем всех учениц. Девочки-паиньки бренчат на гитарах. Играют «Мост через бурные воды» или песни из мюзиклов «Божественный ступор» и «Иисус Христос – суперзвезда», или, если нам повезет, песню «Сюзанна». И когда они добираются до неприличной ее части, все мы, сидящие на трибунах, готовы написать в штаны.

После мессы нас разбивают на «дискуссионные группы», куда входят ученицы всех классов. Мальчиков из соседней школы не приглашают. Все это, если вам интересно мое мнение, довольно скучно до тех пор, пока сестра О не поддает жару, начиная задавать вопросы о том, что касается секса.

– Нужно ли выходить замуж девственницей? А как насчет вашего партнера? Вы ожидаете, что ваш муж к вашей свадебной ночи придет девственником?

Вива Осуна закатывает глаза и шипит: «Все те же идиотские вопросы». Вот только ответы на них зависят от того, кого спрашивают. Девятиклассница: «Конечно, нужно. Муж не захочет меня, если я не буду девственницей. И мне он другим не нужен. Тьфу! Ну кто позарится на чужие объедки?» Десятиклассница: «Думаю, мне следует быть девственницей, думаю. Но, может, он не должен. То есть, нужно понимать, что делаешь». Одиннадцатиклассница: «Я не уверена». Двенадцатиклассница: «Да какая, черт возьми, разница?»

Божена Држемала поднимает руку:

– В мою свадебную ночь я просто позволю природе взять свое.

– Всем известно, что она никогда в жизни не была девственницей! – добавляет Вива, информируя сидящих вокруг и вызывая смешки.

Ксиомара Тафоя, на шее прямо-таки воротник из засосов – «Я называю их любовными укусами», – хорошенькие глазки и еле видные усики:

– Леди такое не обсуждают.

Уилниса Уоткинс, на два года моложе нас, потому что ее дважды переводили в следующий класс:

– Меня от всех вас тошнит.

Почти час допроса. Сестра Одилия хуже ФБР. Если она спросит меня, понятия не имею, что отвечу. Притворюсь, будто puta[468] или же Дева Гваделупская. Что хуже? Что бы я ни сказала, все обязательно будут смеяться.

Решаю сказать, что еще не решила, и это не ложь.

– Важно не заходить слишком далеко, флиртуя с молодым человеком, – говорит сестра О. – Мужчине трудно остановиться, если он уже… воспламенен. Женщина – другое дело. Вот почему от вас, молодых женщин, зависит, как далеко вы зайдете. Мужчине невероятно трудно остановиться, если он приступил к делу. Это требует ужасного, ужасного, ужасного самоконтроля. Это даже болезненно для него.

И тут она вздрагивает, словно прищемила палец дверцей машины.

Я девственница. Мне четырнадцать лет. Я никогда не целовала мальчика, и никто не целовал меня. Но единственное, что я знаю наверняка, – сестра Одилия ни хрена не понимает.

– Эй, Уилниса. Выглядишь потрясающе! Выглядишь так, будто наконец достигла оргазма!

Никакая другая ученица в школе Непорочного зачатия не осмеливается говорить так, кроме Вивы Осуны, коротышки в туфлях на шатких платформах. Она единственная ученица выпускного класса среди нас, восьмиклассниц, потому что ей нужно пересдать предмет, который завалила на первом году обучения. «А все потому, что эта гребаная монахиня возненавидела меня до гребаных печенок», – говорит она. Теперь у нас новый учитель алгебры, мистер Зоран Дарко, один из первых светских учителей в нашей школе и объект для насмешек и флирта со стороны Вивы. Она зовет его Зорро, и он позволяет ей это! Мистер Дарко просто-напросто коренастый боксер, которому не помешало бы побриться. Настоящий лузер. И Вива, как я догадываюсь, флиртует с ним просто из любви к искусству.

Во время занятий Вива передает мне записку, где все слова начинаются с маленькой буквы: ты не можешь подсказать мне ответы? я буду у тебя в долгу. пожалуйста.

У нее пучеглазые chichis, как глаза у чихуа-хуа, и она бесстыже вышагивает по раздевалке полуголая, как белая девочка. «Потому что я наполовину белая, – смеется она. – На верхнюю половину, разве не заметно?»

Когда занятия заканчиваются, Вива завязывает концы блузки на животе и подтягивает юбку еще выше, так что ее зад напоминает сливу с бороздкой посередине. Поскольку спина у нее выгнута, задница начинает выпирать еще больше, и ее пухлое детское тело можно сравнить с фасолиной пинто или с изюминкой.

– В прошлом году я была на концерте Дженис Джоплин в Хемисфэре, – говорит Вива, смахивая волосы с плеч. – Получила два бесплатных билета от радио KONO. Я собираюсь стать сочинительницей песен. Кучу тетрадей песнями исписала. Как только мне исполнится восемнадцать, я уеду отсюда. Переберусь в Сан-Франциско.

– А почему бы тебе не переехать в Остин? – спрашиваю я. – Это обойдется дешевле.

– Черт, невозможно прославиться в Техасе. Для этого обязательно надо уехать. Ты что, не понимаешь этого?

У Вивы тонкие, облипающие голову волосы, словно она только что вышла из бассейна. И все же она хорошенькая, хотя и выщипывает брови так, что они напоминают две арки, что отличает звезд черно-белого кино. Я все время вижу, как она накладывает на лицо косметику. Она занимается этим на уроках алгебры, в читальне, в туалете, за столиком в столовой, везде. Для нее это ритуал. Она слой за слоем накладывает на ресницы тушь до тех пор, пока они не становятся мохнатыми. Большое количество блеска для губ. Блестящих румян. Теней для век. Основы и пудры. Полный набор. Даже в дневное время. Она говорит, что хочет стать художником-гримером. «А разве не сочинительницей песен? – Я могу быть и тем, и другим. Почему бы нет?» Она хочет придумать мне новый образ, но я не позволяю ей дотрагиваться до моего лица! Ни за что на свете!