Однажды, когда мы возвращается из школы домой, за нами едет красный «корветт» с откидывающимся верхом. Я пугаюсь, но Вива говорит, что такое происходит с ней постоянно, и, возможно, так оно и есть.

– Девочки, подвезти вас?

Это Дарко. Вива виснет на дверце и долго с ним разговаривает, и наконец дает ясно понять, что нет, не в этот раз.

Они странно разговаривают друг с другом, эти двое. Несколько убийственных реплик, и потом Дарко говорит что-то такое, чего я не запоминаю, и уезжает. Что-то действительно идиотское, вроде «Ты пожалеешь, что упустила такую возможность».

И вместо того чтобы рассмеяться, Вива кричит ему вслед: «Да пошел ты, Зорро!» А затем добавляет: «Твоя мама – мужик».

– El cuarenta-y-uno, – кричит Папа из своей спальни на одном из концов дома.

– No, el ocho[469], – отзывается Бабуля из своей комнаты рядом с кухней.

– Сорок первый, – настаивает Папа.

Мама проводит весь день за тем, что укрывает розовые кусты пластиковыми мешками для мусора и старыми одеялами от холодов, и теперь по вечерам нам приходится оставлять все краны в доме чуть открытыми, чтобы трубы не лопнули. Кран на кухне, краны в ванной, кран в маленькой задней квартирке и даже кран на улице. Все они текут и булькают, и от этого кап-кап-кап мне хочется писать.

Задул северный ветер. Un norte, заставляющий меня думать о высоком мексиканце в остроконечных ботинках и ковбойской шляпе, похожем на члена маминой семьи. Но северный ветер в Техасе – это противный ветер с севера. Из Чикаго. А в Чикаго его называют ветром из Канады. А в Канаде – ветром с Северного полюса. И кто его знает, как называют его те, кто живет на Северном полюсе. Возможно, летним ветром.

Ито звонил из Чикаго и сказал, что за исключением минусовой температуры все у них хорошо и они вполне без нас справляются, и что мы должны радоваться тому, что живем сейчас в Техасе. Это верно, но мы не ожидали, что при температуре чуть ниже нуля доме будет так холодно.

– В Сан-Антонио зимой не должно быть морозов, – говорит Мама, внося в кухню и с грохотом ставя на полку алоэ в горшках. Ей приходится перешагивать через Уилсона, свернувшегося клубочком у плиты.

– ¡Quítate, animal bruto![470] – Как и все деревенские жители, Рейны считают, что животные должны жить на улице. Но из-за падения температуры Уилсону дарованы привилегии гостя. Когда мы договаривались о том, чтобы взять Уилсона в Техас, я пообещала Маме, что он не доставит нам неудобств. И вот теперь по всей кухне на полу разбросаны газеты и пахнет «пайн-солем», и все из-за Уилсона и «отсутствия неудобств».

– Ненормально, чтобы в Техасе так морозило, – продолжает Мама. – Если вам интересно мое мнение, то все это из-за подлых ядерных делишек. Вот почему планета сходит с ума. Все из-за секретных ядерных испытаний, что ФБР проводит в Западном Техасе, и в Нью-Мексико, и в Аризоне. Об этом говорили по государственному телевидению. Какого черта мы подхватились и уехали из Чикаго, раз здесь так холодно? Еще холоднее, чем там. По крайней мере, на севере дома отапливаются. Я знала, что переезд в Техас – плохая идея. Ты слышишь меня, Ино? Я с тобой разговариваю.

Она выкрикивает все это, повернувшись к передней части дома, где Папа смотрит телевизор лежа в кровати.

– El cuarenta-y-uno! – кричит Папа своей маме, нашей Маме, всем, кто его слышит. Это означает, что Бабуле нужно переключить ее переносной телевизор на 41-й канал, а Мама должна сделать то же самое, сидя перед телевизором на кухне. – Быстрее, – нетерпеливо добавляет Папа, – сейчас покажут Марию Викторию*.

– Меня не интересует это дерьмо, – рычит Мама, но так, чтобы слышала ее одна я. – Здесь нет никакой интеллектуальной жизни, кроме возни с моими растениями.

Я составила два стула у обогревателя в столовой и пытаюсь читать книгу о Клеопатре. Мне негде уединиться в этом идиотском доме так, чтобы можно было прислушаться к своим мыслям, зато мне слышны мысли всех остальных. Повсюду разносится эхо голосов, поскольку дом обставлен лишь наполовину, хотя Папа обещал, что сделает новую мебель, как только мы окажемся здесь, но это было в августе.

Моя книга о Клеопатре толстая. А это все, что мне сейчас требуется от книг. Дешевый способ перенестись подальше отсюда. Лучше всего идут биографии, чем толще, тем лучше. Жанна д’Арк. Джин Харлоу. Мария-Антуанетта. Их жизни подобны белым крестам на обочине дорог. Осторожно! Не надо туда ходить! Вы пожалеете!

Мама идет в свою спальню, но не кричит «Ты ослепнешь» или «Отодвинься от обогревателя, а не то заработаешь ранний артрит». Она ничего мне не говорит. А лишь смотрит на меня и качает головой. Она по-прежнему сердится из-за тампонов.

– Разве ты не знаешь, что тампоны годятся только для шлюх? – сказала Мама, обнаружив их в ванной, а затем рассердилась еще больше оттого, что я не спрятала их, а оставила на шкафчике над раковиной, «продемонстрировав всему миру», не положила в шкафчик за полотенцами, куда она велела мне сунуть фиолетовую коробку «котекса». – Неужели не знаешь, что порядочные девушки не пользуются тампонами до свадьбы? А может, и после нее. Я пользуюсь только прокладками.

– Ма, я устала повторять тебе. Я чувствую себя больной, когда у меня между ног эти толстые tamales. И, кроме того, я уже учусь в старшей школе. Многие девочки у нас пользуются тампонами.

– Мне все равно, что делают другие девочки, я говорю о тебе! Мы отдали тебя в частную школу не для того, чтобы ты научилась всяким «грязным штучкам».

Вот только она произносит испанское слово, которое означает «свинячьи штучки» и еще того хуже.

– El cuarenta-y-uno! – вопит Бабуля из своей комнаты. – Показывают черно-белый фильм с Либертад Ламарке†. Se ve que está buena[471].

– А я что тебе говорил! – кричит Папа с другого конца дома.

Каждый вечер одно и то же. Телевизоры не остывают, радиоприемник с его алюминиевой, словно плечики, антенной, работает на полную громкость на холодильнике рядом с нарезанным на куски хлебом, мои братья носятся вверх-вниз по лестнице, на которой, когда мы только переехали, лежал ковер, пока Маму не посетила блестящая идея выбросить его: «От него воняет мокрой псиной». Папа кричит своей матери, чтобы она смотрела по телевизору то, что смотрит он. Им никогда не приходит в голову оторваться от своих кроватей и посмотреть что-нибудь вместе. Может, потому, что мальчики оккупировали телевизор в гостиной, а может, потому, что любят смотреть телевизор лежа. Папе негде примоститься на маленькой кровати Бабули, а Папа никогда не посмеет пригласить ее в свою комнату без маминой на то инициативы.