К вечеру температура понижается на пятнадцать градусов: надокругом Каули проходит холодный фронт. Грозы нет, но небо меняет цвет нафиолетовый, и туман прибывает. Место его рождения — река; он медленноподнимается по Чейз-стрит, заглатывая сначала ливневые канавы, потом тротуары,наконец, сами дома. Полностью все скрыть он не может, такое под силу толькозимним и весенним туманам, но изменяет силуэты и лишает цвета. В туманепривычное кажется чужеродным. Да еще этот запах, древний запах моря, которыйпроникает глубоко в ноздри и будит часть мозга, готовую поверить всуществование монстров, шныряющих под завесой тумана, от этого по спине ползетстрах, а сердце ускоряет свой бег.

На Самнер-стрит Дебби Андерсон по-прежнему выполняетобязанности дежурного. Арнольда «Бешеного Мадьяра» Храбовски отослали домой безбляхи, по существу, отстранили от службы, и он чувствует, что должен задатьжене пару-тройку прямых вопросов (ответы на них он в принципе знает, отчего надуше скребут кошки). Дебби сейчас стоит у окна, хмурится. В руке чашка кофе.

— Не нравится мне все это, — говорит она мрачному БоббиДюлаку, который пишет донесение. — Напоминает фильмы ужасов, которые я смотрелапо телевизору, когда училась в школе.

— Ужасов? — переспрашивает Дюлак, поднимая голову.

— Ну да. — Она вглядывается в сгущающийся туман. — ПроДракулу. Джека-Потрошителя.

— Я ничего не хочу слышать о Джеке-Потрошителе, — чеканитДюлак. — Ты уж извини, Дебби. — И продолжает прерванное занятие.

На автостоянке у магазина «С семи до одиннадцати» мистерРаджан Патель стоит около телефона-автомата (он по-прежнему перетянут желтойполицейской лентой, и мистер Патель не может сказать нам, когда его смогутиспользовать по прямому назначению). Он смотрит на центр города, который словноподнимается из большущей миски сметаны. Дома в дальнем, более низком концеЧейз-стрит уже погрузились в эту миску.

Видны только вторые этажи.

— Если он там внизу, — мистер Патель разговаривает сам ссобой, — сегодня он может сделать все, что захочет.

Он скрещивает руки на груди, по телу пробегает дрожь.

Дейл Гилбертсон дома, вот уж чудо из чудес. Он собираетсяпообедать с женой и сыном, даже если после этого рухнет мир.

Он выходит из кабинета, где двадцать минут говорил потелефону с детективом ПУВ Джеффом Блэком (только невероятным усилием воли емуудавалось не сорваться на крик), и видит, что жена стоит у окна. Хмурится точнотак же, как Дебби Андерсон, только вместо чашки кофе в руке бокал вина.

— Речной туман. — В голосе Сары слышится отвращение. — Вотнекстати. Если он там…

— Не смей этого говорить, — обрывает ее Дейл. — Даже недумай.

Но он знает, что они оба не могут не думать об этом. УлицыФренч-Лэндинга, затянутые туманом улицы Френч-Лэндинга, уже пустынны: вмагазинах нет покупателей, на тротуарах — праздношатающихся, в парках —гуляющих. И уж точно нигде нет детей. Родители просто не выпустят их из дому.Даже на Нейлхауз-роуд, где добросовестное выполнение родительских обязанностейскорее исключение, чем правило, родители будут Держать детей при себе.

— Не буду, — соглашается она. — Это все, что я могу.

— Что на обед?

— Как насчет тушеной курицы?

Столь горячее блюдо — неудачный выбор для обычного июльскоговечера, но этот выдался холодным и туманным, поэтому Дейл довольно улыбается.Подходит к жене, обнимает:

— Отлично. И чем раньше, тем лучше.

Она поворачивается, на лице разочарование.

— Поедешь в участок?

— Вроде бы и не надо, раз уж Браун и Блэк взялись за этодело…

— Самодовольные тупицы. Мне они никогда не нравились.

Дейл улыбается. Он знает, что прежнюю Сару Эсбюри нискольконе волновало, как он зарабатывает на жизнь, и явственно выказанное недовольствотем, что его отстранили от расследования, не может не радовать. Особенно в этотмомент. Потому что день выдался самый худший за все время службы, и завершилсяон отстранением от работы Арнольда Храбовски. Дейл знает, что Арни надеется вближайшем времени все-таки вернуться к исполнению своих обязанностей. И самоеужасное, что Арни скорее всего прав. С учетом развития событий ему понадобитсядаже такой неумеха, как Бешеный Мадьяр.

— В принципе ехать мне не надо, но…

— У тебя предчувствие.

— Да.

— Хорошего или плохого? — Она уважает интуицию мужа, внемалой степени и из-за стремления Дейла привлечь к расследованию Джека Сойера.Сегодня ей, как никогда, ясно, что Дейл двигался в правильном направлении.

— И того и другого, — отвечает Дейл и без уточнений меняеттему:

— Где Дэйв?

— Рисует за кухонным столом.

В шесть лет Дэвид Гилбертсон страстно влюбился в цветныекарандаши. После окончания занятий в школе он уже изрисовал две коробки. Всупружеской постели Дейл и Сара уже не раз говорили о том, что у них в семьерастет художник. «Будущий Норман Рокуэлл», — однажды сказала Сара. Дейл,который помогал Джеку Сойеру развешивать необычные и прекрасные картины, оченьнадеялся, что их мальчик станет большим художником. В своих мечтах он заходиттак далеко, что боится озвучивать их, даже погасив свет.

С бокалом вина Дейл выходит на кухню:

— Что ты рисуешь, Дэйв? Что…

Он замолкает. Карандаши лежат на столе. Вместе снезаконченным рисунком, изображением то ли летающей тарелки, то ли круглогокофейного столика.

Дверь во двор открыта.

Вглядываясь в «молоко», скрывающее качели и гимнастическуюстенку Дэйва, Дейл чувствует, как горло сжимает страх.

Вновь в нос бьет запах тела Ирмы Френо, жуткий запахгниющего сырого мяса. Уверенность в том, что его семья защищена магическимкругом (такое может случиться лишь с кем-то другим), исчезает. Ее местозанимает осознание случившегося: Дэйва нет. Рыбак выманил его из дому и утащилв туман. Дейл видит ухмылку на лице Рыбака. Видит руку в перчатке, желтой,зажимающую рот его сыну, но не выпученные, полные ужаса глаза ребенка.

В туман и за пределы известного нам мира.

Дэвид.

Он пересекает кухню на ватных ногах. Ставит бокал на стол.