Мягко отодвинув его руки, я подошел к ребенку. Он плакал нетолько от страха, но и от голода. Я взял малыша на руки и размотал одеяло, и оннемного успокоился. Я погладил ребенка, покачал тихонько. Лестат что-то шептал,слезы текли по его щекам, я не мог разобрать слова. Молодой вампир с выражениемотвращения на лице стоял у открытого окна и держал руку на щеколде.

«Значит, вы и есть Луи», – сказал он. Эти слова ещесильней взволновали Лестата, он вытер слезы рукавами.

На лобик ребенка села муха, и я, невольно вздохнув, раздавилее пальцами и бросил на пол. Малыш уже не кричал, он смотрел на меня своиминеобычайно синими, темно-синими глазами, его круглое личико блестело от жары, онулыбался, и его улыбка, подобно огню, становилась все ярче и ярче. Я никогда неприносил смерть такому маленькому и невинному существу, это я знал точно идержал ребенка с чувством странной, незнакомой печали; она была даже сильнее,чем тогда, на Рю-Рояль.

Нежно покачивая малыша, я пододвинул кресло к огню и сел.

«Не надо ничего говорить… Все хорошо», – сказал яЛестату. Он с облегчением опустился в кресло и потянулся ко мне, взялся залацканы моего пиджака.

«Но я рад тебя видеть, – проговорил он сквозьслезы, – я так мечтал, что ты вернешься… так мечтал…»

Он сморщился, словно от неясной боли, и вновь на его лице намгновение показалась сеть шрамов. Глядя куда-то в сторону, Лестат прижал руку куху, словно хотел защитить себя от какого-то ужасного звука.

«Я не… – начал было он и мотнул головой, его глазазатуманились, он старался раскрыть их шире. – Я не хотел этого, Луи… ЭтотСантьяго… Ты же знаешь… Он не сказал мне, что они задумали».

«Это все в прошлом, Лестат», – сказал я.

«Да-да, в прошлом, – кивнул он. – Мы не должныбыли… Луи, ты же ЗНАЕШЬ… – Лестат еще раз потряс головой. Казалось, в егоголосе добавилось силы. – Мы не должны были делать ее одной из нас».

Он ударил кулаком в свою впалую грудь и повторил уже тише:

«Одной из нас».

ОНА. Казалось, Клодии вообще никогда не существовало, этобыла странная, фантастическая мечта, слишком дорогая и слишком моя, чтобыповерять ее кому-то другому. Но все это давно прошло. Я пристально взглянул наЛестата и попытался осмыслить его слова. Да, когда-то нас было трое.

«Не бойся меня, Лестат, – сказал я как будто бы самомусебе. – Я не причиню тебе вреда».

«Ты вернулся ко мне, Луи? – прошептал он тонким, ломкимголосом. – Ты вернулся домой, Луи, правда?»

Лестат посмотрел на меня с отчаянием, закусил губу.

«Нет, Лестат», – я покачал головой. Он дернулся изакрыл лицо руками.

Молодой вампир холодно взглянул на меня и спросил:

«Так вы… не вернетесь к нему?»

«Нет, конечно, нет», – ответил я. Он ухмыльнулся, будтотак и знал, что все снова ляжет на его плечи, вышел на крыльцо и остановилсянеподалеку в ожидании.

«Я только хотел повидаться с тобой, Лестат», – сказаля, но он будто не слышал: что-то другое отвлекало его.

Расширившимися глазами Лестат смотрел мимо меня, зажав рукамиуши. Затем и я услышал звук. Это выла сирена. Она приближалась, и Лестат всекрепче зажмуривал глаза и зажимал уши. Сирена становилась все громче, ребенокиспугался и заплакал.

«Лестат! – позвал я его сквозь детский плач. Я не могвынести его мучений. Он обнажил зубы в ужасной гримасе боли. – Лестат, этовсего лишь сирена!» – тупо сказал я.

Он вскочил, бросился ко мне, прижался ко мне. Против воли явзял его за руку. Согнувшись, Лестат спрятал лицо на моей груди, до боли сжалруку. Красные вспышки мигалки осветили комнату, и скоро все стихло.

«Луи, я не вынесу этого, не вынесу, – говорил Лестатсквозь слезы. – Помоги мне, останься со мной».

«Чего же тут бояться? Просто поехала машина».

Я посмотрел вниз, на его светлые волосы. И вдруг вспомнилего в далеком прошлом: высокий, статный джентльмен в свободной черной накидке,откинув голову назад, сочным, хорошо поставленным голосом поет веселую арию изоперы, которую мы только что слушали. Его трость постукивает в такт побулыжникам мостовой, его большие мерцающие глаза останавливаются на молодойженщине, стоящей рядом, и широкая улыбка расцветает на его лице; песнязамолкает на полуслове, и на мгновение, когда их взгляды встречаются, кажется,что все зло растворилось в этом всплеске наслаждения и счастья: ты чувствуешьсебя просто живым существом.

Значит, такова расплата? Эта боязнь перемен, этот животныйстрах…

Я должен был что-то сказать Лестату, напомнить ему о нашембессмертии, что никто не приговаривал его к уединению в этом логове, где онокружен несомненными признаками неминуемой смерти. Но я так ничего и не сказали знал, что никогда не скажу.

Темное море тишины снова нахлынуло на нас. Мухи роилисьвокруг гниющего крысиного трупа. Ребенок тихо смотрел мне в глаза, как на яркиебезделушки, и ручка с ямочками ухватилась за мой палец.

Лестат встал, выпрямился, но тут же снова согнулся и упал вкресло.

«Значит, ты не останешься со мной, – вздохнул он иотвел взгляд. Но вдруг встрепенулся. – Я так хотел поговорить стобой, – сказал он. – Той ночью, когда пришел на Рю-Рояль, я хотелтолько поговорить. – Он закрыл глаза, нервно вздрогнул, словно у негоперехватило дыхание, как будто удары, нанесенные мной тогда, только теперьдостигли цели. Глядя перед собой невидящим взором, он облизнул губы и тихим,совсем знакомым голосом сказал: – В Париж я поехал вслед за тобой…»

«О чем же ты хотел поговорить тогда? – спросиля. – Что ты хотел мне сказать?»

Я вспомнил его безумную настойчивость в Театре вампиров,хотя не думал об этом долгие годы; нет, пожалуй, вообще никогда. И сейчасговорил об этом с большой неохотой.

Но Лестат лишь улыбнулся слабой, почти виноватой улыбкой ипокачал головой, тихая, смутная печаль наполняла его глаза.

И я почувствовал глубокое, невыразимое облегчение.

«Останься со мной!» – попросил он.

«Нет», – ответил я.

«И я не останусь», – сказал молодой вампир из темнотыдвора и вышел в оконный проем. Лестат взглянул на него и робко отвел глаза. Егогубы дрожали.

«Закрой, скорее закрой». – Он указал пальцем на окно, итут рыдания вырвались из его груди, он опустил голову и заплакал.