Я уже говорил, что рассказ Финнея “Третий уровень”предваряет “Сумеречную зону” Рода Серлинга; точно так же маленький городокФиннея Санта-Мира указывает путь к вымышленному городу Питера Страуба Милбурну,штат Нью-Йорк, и к Корнуэллу-Кумби, штат Коннектикут, Томаса Трайона, и к моемусобственному городку Жребий в штате Мэн. Возможно даже, что влияние Финнея естьи в “Изгоняющем дьявола” Блетти; здесь грязные дела становятся еще грязнее нафоне Джорджтауна, тихого, красивого.., и милого пригорода.

Финней стягивает разрыв между прозаической реальностьюсвоего маленького вы-можете-это-видеть-собственными-глазами городка иабсолютной фантастичностью стручков. Он зашивает этот разрыв такими аккуратнымистежками, что мы почти не замечаем перемен, когда переходим из реального мира вабсолютно фантастический. В этом главная трудность, но, как у фокусника, в чьихруках карты как будто совершенно не подчиняются закону всемирного тяготения,все это выглядит так легко, что вы начинаете думать: это может сделать любой.Вы видите фокус, но не видите долгих часов тренировок, которые емупредшествовали.

Мы уже кратко говорили о паранойе применительно к “РебенкуРозмари”; в “Похитителях тел” паранойя становится полной, всеобщей изавершенной. Если мы все начинающие параноики, если на пирушке, услышав взрывсмеха, мы прежде всего украдкой оглядываем себя: все ли застегнуто и не наднами ли смеются, в таком случае я утверждаю, что Финней использует этузарождающуюся паранойю сознательно, чтобы управлять нашими эмоциями, чтобынастроить нас благоприятно по отношению к Майлсу, Бекки и к друзьям МайлсаБилайсекам.

Например, Вильма не может представить никаких доказательствтого, что ее дядя Айра больше не ее дядя Айра, но глубочайшая убежденностьВильмы производит на нас впечатление, и сильная беспричинная тревогараспространяется, как головная боль. Мы видим здесь параноидальное видениемира, столь же безупречное и лишенное швов, как роман Пола Боулза или рассказДжойс Кэрол Оутс о сверхъестественном:

«Вильма сидела, напряженно глядя на меня. “Я ждала этогодня, – прошептала она. – Ждала, когда он пострижется, и он постригся. – Сноваона склонилась ко мне, с большими глазами, со свистящим шепотом. – У Айры естьнебольшой шрам на шее; там был когда-то нарыв, но ваш отец его залечил. Этотшрам не виден, когда нужна стрижка, – шептала она. – Но когда его шея выбрита,его можно увидеть. Ну вот, сегодня.., я ждала этого! – сегодня он постригся…»

Я наклонился вперед, неожиданно ощутив волнение.

– И шрам исчез? Вы хотите сказать…

– Нет! – почти негодующе ответила она, сверкая глазами. – Онна месте – шрам, – точно такой, как у дяди Айры!

Так Финней показывает, что мы находимся в мире полногосубъективизма.., и крайней паранойи. Конечно, мы верим Вильме с первого слова,несмотря на то что у нас нет ни малейшего доказательства; но хотя бы изназвания книги мы знаем, что “похитители тел” есть и они где-то рядом.

С самого начала заставив читателя принять сторону Вильмы,Финней превращает его в некоего Иоанна Крестителя, вопиющего в пустыне.Нетрудно понять, почему в начале 50-х годов эту книгу с такой готовностьюподхватили те, кто во всем видел коммунистический заговор или фашистскийзаговор, кроющийся под обличьем антикоммунизма. Потому что это действительнокнига о заговоре с явным присутствием паранойи.., иными словами, именно такаякнига будет понята как политическая аллегория политизированными сумасшедшимилюбого толка.

Ранее я уже приводил высказывание неизвестного автора, чтополнейшая паранойя есть полнейшая информированность. Можно прибавить к этому,что паранойя – это последняя защита перенапряженного мозга. Литературадвадцатого века в лице таких ее разных представителей, как Бертольд Брехт,Жан-Поль Сартр, Эдвард Олби, Томас Гарди и даже Ф. Скотт Фицджеральд,предположила, что мы живем в экзистенциальном мире, в лишенном всякойупорядоченности сумасшедшем доме, где все просто-напросто происходит. “УМЕР ЛИБОГ?” – гласит заголовок журнала “Тайме” в приемной сатанинского акушера, кудапришла Розмари Вудхауз. В таком мире вполне возможно, что умственно отсталыйчеловек сидит на верхнем этаже редко посещаемого здания; на нем тенниска“хейнс” [233], он ест бутерброд с цыпленком и ждет удобного момента, чтобыиз своего заказанного по почте ружья разнести голову американскому президенту;в этом мире другой умственно отсталый будет несколько лет спустя ждать на кухнеотеля, чтобы проделать то же самое с младшим братом покойного президента; втаком мире в порядке вещей, что милые американские мальчики из Айовы,Калифорнии и Делавера во время путешествия по Вьетнаму коллекционируют уши, втом числе и совсем маленькие; этот мир движется навстречу апокалиптическойвойне из-за проповедей восьмидесятилетнего святого-мусульманина, который,вероятно, к вечеру забывает, что ел на завтрак.

С этим можно хоть как-то примириться, если только мысогласимся с тем, что Бог отправился в длительный отпуск, а может, вообщескончался. Примириться можно, но наши эмоции, наш дух и больше всего – нашестремление к порядку, все эти мощные элементы нашей человеческой маскировки –они восстают против этого. Если признать, что не было никаких причин истребитьшесть миллионов евреев в лагерях во время Второй мировой войны, не было причинрасстреливать поэтов, насиловать женщин, превращать детей в мыло, еслипризнать, что все это так получилось, потому что произошло и никто не виноват,ха-ха, уж простите, – вот тогда мозги у человека отказывают.

Я сам был свидетелем того, как это было в 60-е годы, на пикестолкновения поколений, которое началось с Вьетнамской войны и охватило все, отвнутриуниверситетских часов в кампусах и приобретения права голоса ввосемнадцать лет до всеобщей ответственности за загрязнение окружающей среды.

В то время я учился в колледже Мэнского университета, и хотямои взгляды были слишком правыми, чтобы сразу стать радикальными, тем не менеемоя точка зрения на самые фундаментальные проблемы полностью изменилась. Геройпоследнего романа Джека Финнея “Меж двух миров” (Time and Again) выражает этолучше меня:

"Всю жизнь я считал себя маленьким человеком и к томуже много лет хранил в неприкосновенности детскую уверенность в том, что люди,которые нами управляют, знают больше нас, видят глубже нас и вообще умнее идостойнее нас. Только в связи с войной во Вьетнаме я понял наконец, чтоважнейшие исторические решения принимаются подчас людьми, которые на деленисколько не осведомленнее и не умнее остальных” [234].

Для меня это было поразительное открытие – и началось оно,вероятно, в тот день в стратфордском кинотеатре, когда управляющий, которыйвыглядел так, словно у него над ухом неожиданно выстрелили, рассказал нам орусском спутнике.