Разговор Ги с Кастеветами относительно приезда Папы кажетсяпредсказуемым, даже банальным, но в нем излагается именно та точка зрения,которую Левин считает ответственной за все происходящее:

– Я слышала по телевизору, что он отложил визит и будетждать окончания забастовки, – сказала миссис Кастевет. Ги улыбнулся:

– Что ж, это тоже шоу-бизнес.

Мистер и миссис Кастевет рассмеялись, и Ги вместе с ними.Розмари улыбнулась и разрезала бифштекс…

Продолжая смеяться, мистер Кастевет сказал:

– Вы совершенно правы! Именно шоу-бизнес!

– Можете повторить, – отозвался Ги.

– Все эти костюмы, ритуалы, – говорил мистер Кастевет. – Вкаждой религии, не только в католицизме. Зрелище для невежественных.

Миссис Кастевет сказала:

– Мне кажется, мы задеваем Розмари.

– Нет, нет, совсем нет, – ответила Розмари.

– Вы не религиозны, моя дорогая? – спросил мистер Кастевет.

– Меня воспитали религиозной, но теперь я агностик. Я необиделась. Правда.

Мы не сомневаемся, что Розмари Вудхауз говорит искренне, номаленькую приходскую школьницу Розмари Рейли эти слова очень задели, и для нее,вероятно, весь этот разговор выглядит святотатством.

Кастеветы проводят очень своеобразное интервью, проверяяглубину веры и убежденности Розмари и Ги; они раскрывают свое презрительноеотношение к церкви и священным предметам; но, утверждает Левин, таковы взглядымногих наших современников., не только сатанистов.

Но он также предполагает, что под этим внешним агностицизмомвера все-таки существует; поверхностное ослабление позволяет впустить дьявола,но внутри все, даже Кастеветы, нуждаются в христианстве, потому что безсвященного нет и святотатственного. Кастеветы, кажется, угадывают существованиеРозмари Рейли под оболочкой Розмари Вудхауз и в качестве посредника используютее мужа, Ги Вудхауза, настоящего язычника. И Ги великолепно справляется сделом.

Читателю не позволяют усомниться в том, что именноослабленная вера Розмари позволила дьяволу проникнуть и ее жизнь. Ее сестраМаргарет, добрая католичка, звонит из Омахи вскоре после того, как заговорКастеветов начал осуществляться. “У меня весь день очень странное чувство,Розмари. Будто с тобой что-то случится. Какое-то несчастье”.

Розмари лишена такой способности предвидеть (предчувствиелишь слегка касается ее во сне о сестре Агнес, говорящей голосом МинниКастевет), потому что она ее недостойна. А у добрых католиков, говорит Левин –и мы видим, как он задорно подмигивает, – бывают и хорошие предзнаменования.

Религиозный мотив проходит через всю книгу, и Левиниспользует его очень искусно, но, может быть, пора завершить наше обсуждение,сказав напоследок кое-что о замечательном сне Розмари, в котором она зачинаетребенка. Прежде всего имеет значение то, что время, выбранное для этого,совпадает с приездом в Нью-Йорк Папы. В мусс Розмари подложен наркотик, но онасъедает его не весь. В результате она словно во сне помнит о своей встрече сдьяволом, но подсознание облекает эту встречу в символические образы.Реальность то мелькает, то исчезает, когда Ги готовит ее к встрече с Сатаной.

Во сне Розмари видит себя на яхте в обществе убитогопрезидента Кеннеди. Присутствуют также Джеки Кеннеди, Пэт Лоуфорд и СараЧерчилль. Розмари спрашивает Кеннеди, придет ли ее добрый друг Хатч (которыйстарается защитить Розмари, пока ковен не расправляется с ним; именно онпредупреждает Ги и Розмари, что Брэмфорд – Плохое Место); Кеннеди с улыбкойотвечает, что круиз “только для католиков”. Об этом Минни не упоминала, нотакой поворот подкрепляет мысль о том, что ковен на самом деле интересуетсятолько Розмари Рейли. И вновь этот интерес кажется святотатственным: духовнаясвязь с Христом должна быть извращена, чтобы роды прошли успешно.

Ги снимает с Розмари обручальное кольцо, символическиразрывая их брак и одновременно становясь шафером наоборот; Хатч приходит спредупреждением о непогоде (а что такое Хатч, как не безопасная клетка длякроликов?) [227]. Во время совокупления Ги сам становится дьяволом, и вконце сна мы снова видим Терри, но на этот раз не в качестве неудавшейсяневесты Сатаны, а в качестве жертвы, открывающей церемонию.

В менее искусных руках такой сон стал бы утомительным идидактическим, но Левин излагает его легко и стремительно, сжав всепроисходящее в пять абзацев.

И все же самой мощной пружиной “Ребенка Розмари” является нерелигиозная подтема, а тема городской паранойи. Конфликт между Розмари Рейли иРозмари Вудхауз обогащает роман, но если книга вселяет в читателя ужас – а мнекажется, вселяет, – то лишь потому, что Левин искусно играет на внутреннемощущении паранойи.

Ужас ищет слабые места, но разве внутренняя паранойя не естьсамое слабое место? Во многих отношениях “Ребенок Розмари” подобен зловещемуфильму Вуди Аллена, и в этом смысле дихотомия Рейли – Вудхауз тоже оказываетсяполезной. Розмари, помимо того что она убежденная католичка под своей тщательновыработанной космополитической агностической внешностью, еще и девочка из маленькогогородка.., вы можете забрать ее из деревни, но.., и так далее, и так далее.

Существует высказывание – я бы с радостью назвал его автора,если бы знал, – что идеальная паранойя – это идеальная информированность. Вкаком-то безумном смысле история Розмари свидетельствует о такойинформированности. Читатель испытывает паранойю раньше, чем она (например,Минни сознательно затягивает подачу блюд на стол, чтобы Роман успел поговоритьс Ги – или чтобы Ги проболтался – в другой комнате), и с каждой страницей нашапаранойя – и паранойя Розмари – все усиливается. Проснувшись наутро, она обнаруживаетцарапины – словно следы от когтей – по всему телу. “Не кричи, – говорит ей Ги,показывая коротко остриженные ногти. – Я их уже срезал”.

Вскоре Минни и Роман начинают свою кампанию, цель которой –убедить Розмари воспользоваться услугами их акушера, знаменитого ЭйбаСапирстейна, а от молодого врача, которого она посещает, отказаться. Не делайэтого, Розмари, хочется нам сказать ей, он один из них.

Современная психиатрия учит нас, что нет разницы междуобычными людьми и параноидами-шизофрениками в Бедламе [228]; только мыумудряемся держать свои безумные подозрения под контролем, а они – нет; такиепроизведения, как “Ребенок Розмари” или “Похитители тел” Финнея, словно быподтверждают эту точку зрения. Мы говорили о том, что произведение ужасовиспользует наш страх перед нарушением нормы; мы рассматривали его кактерриторию табу, куда мы вступаем со страхом и дрожью, а также как дионисиевусилу, которая может без предупреждения вторгнуться в комфортное аполлониевостатус-кво. Быть может, все произведения ужасов на самом деле говорят о страхеперед беспорядком и переменами, а в “Ребенке Розмари” нас охватывает ощущение,что все начинает неожиданно искажаться, – мы не видим изменений, но чувствуемих. Мы боимся за Розмари потому, что она кажется единственным нормальнымчеловеком в городе опасных маньяков.