– Да. Ну, да, возможно. – Нет. – Определенно, возможно. Просто сегодня я всерьез пыталась покончить с собой, и, похоже, я осознала, что не хочу умирать. Жить я тоже не хочу, но… – Между жизнью и смертью нет серой зоны. Но депрессия предельно близка к тому, чтобы запереть тебя между живыми и мертвыми, и страшнее не может быть ничего. – Впрочем, стремление к инерции означает, что оставаться живой мне будет легче, чем умереть, и похоже, на этом придется остановиться, похоже, мне надо постараться стать счастливой.

Звучит разумно.

– Послушайте, не то чтобы я сильно верила во всю эту штуку с жизнью. Мои вечные дисклеймеры. Но, знаете, я вроде как в тупике.

– Послушай, Элизабет, – говорит доктор Стерлинг. – Я только что разговаривала с твоей мамой.

Не может быть!

– Я не стала говорить ей о том, что случилось, но я сказала, что сейчас тебе особенно плохо и ты переживаешь сложное время. И она спросила меня, что ей делать. – Тяжелая пауза. – Она не знает, что делать. Она бы очень хотела помочь, но она боится. Она не очень понимает, но я знаю, она старается.

Ох.

– Может, тебе стоит позвонить ей? Она собиралась попробовать дозвониться тебе в Стиллман, но, может, тебе попробовать связаться с ней первой? Не знаю, что сказать насчет нее. – Очень тяжелая пауза. – Я знаю, что она действительно любит тебя и хочет, чтобы у тебя все было хорошо. Просто все это тяжело для нее, тяжело для всех.

– Да, – говорю я, – я знаю. Послушайте, но вы же не обязаны по закону рассказать ей о том, что случилось, правда?

– Нет.

– Это хорошо. Не рассказывайте. – Я не могу представить, что бы сделала мама, если бы узнала о передозе. Она бы сама отравилась. Она бы убила меня. – Послушайте, доктор Стерлинг…

– Ага.

– Вы ведь не собираетесь запирать меня в лечебнице, правда? Потому что я совсем не хочу этого.

– Я никогда не хотела этого для тебя, Элизабет. – Она вздыхает. – Я всегда верила, что ты сможешь поправиться сама, и я все еще думаю, что флуоксетин скоро начнет работать.

– Он уже работает.

– Но тогда почему ты сделала то, что сделала сегодня?

– Сложный вопрос. Кажется, это такой пустячный фривольный жест, если все это ради того, чтобы какой-то час спустя лежать здесь и смотреть «60 минут». Я думаю, что хотела попробовать, – пытаюсь объяснить я. – Я хотела знать, каково это – зайти так далеко. Я хотела встретиться со смертью, чтобы понять, понравится ли она мне. Но, знаете, был момент, когда я сидела в вашей машине, и тиоридазин уже ударил в голову, и я подумала – может, это наконец-то сработает, может, я наконец-то умру. И мне совсем не понравилась эта мысль. Я начала думать обо всем, что собиралась сделать. Знаете, я подумала о том, что должна вернуться в Даллас этим летом, должна сдать эссе в конце третьего курса, должна встретиться с будущим, что меня ждет, с тем… – мне пришлось остановиться, потому что я едва не сказала многообещающим, те самые ненавистные слова, те фальшивые, лживые слова, которым никто и никогда не сможет соответствовать. Но, разумеется, эти слова описывали именно то, что должно было случиться, то, что должно было происходить все это время.

– Может, это прозвучит немного глупо, но я продолжала думать, – рассказываю я, – что они не могут запереть меня в больнице, потому что скоро наступит лето, а я уверена, что в Маклине нет мороженого от Стива. И еще я начала думать обо всех этих мелочах и сказала себе: «Черт возьми, я не могу сейчас умереть». И не то чтобы это были какие-то великие амбициозные мысли, просто приятные повседневные мелочи, которых хочется ждать. Наверное, все это звучит очень тупо. Доктор Стерлинг начинает что-то говорить о том, что любая причина, ради которой человек решает жить, так же ценна, как и любая другая, но мне все еще неловко из-за мороженого.

– Мне бы хотелось сказать что-нибудь более осмысленное, но я не знаю, ждет ли меня в будущем что-то великое, – опять начинаю я. – Но теперь я точно знаю, что даже когда что-то пойдет не так, у меня все равно останется что-то, что будет меня радовать. Ну там, слушать Спрингстина, еще раз пересматривать «Нэшвилл»[359], или ходить на двойные показы Греты Гарбо[360], или ставить запись «Гольдберг-вариаций»[361] в исполнении Глена Гульда[362] 1955 года, или купить помаду новую. Вроде бы простые штуки, но очень важные. Знаете, самое ужасное в депрессии – это то, что даже самые маленькие удовольствия не приносят ни капли утешения. В лучшем случае они просто кажутся нормальными. Я имею в виду, что, если бы мы с Ноа и смогли найти морепродукты в Ипсвиче, я уверена, это все равно не сделало бы меня счастливой. Это была бы очередная неудачная попытка. Но зато теперь я чувствую такое облегчение от того, что жива, что мне хочется чем-то себя побаловать. Думаю, надо пойти и купить рожок Heath Bar[363].

– На самом деле это довольно типичная реакция на попытку суицида, – говорит доктор Стерлинг. – Последствия могут быть очень разными. Некоторых людей это еще сильнее подкашивает, и им становится хуже, потому что они пытаются сделать это с собой намного раньше в процессе своего лечения. Некоторые люди только начинают свое лечение после передоза, и их заставляют лечь в больницу. Но похоже, что для тебя это была последняя попытка уцепиться за себя старую, ту, что была тобой многие годы, ту, что все время была в депрессии. Ты ведь сама всегда говорила, что, если депрессия уйдет, то у тебя не станет и своей личности. Ну, я правда думаю, что флуоксетин все изменит, и какая-то часть тебя уйдет. Я думаю, что ты напугана. Я думаю, ты пытаешься сказать, что даже если тебе станет лучше, это еще не значит, что ты сможешь обходиться без меня, и не значит, что тебе больше не нужны будут терапия, помощь и забота. Обычно в твоей семье нужно было дойти до точки абсолютного отчаяния, чтобы привлечь к чему-то внимание. Но, Элизабет, поверь мне, тебе не обязательно доводить себя до отчаяния, чтобы я помогала тебе. Я буду рядом, даже если депрессия отпустит хотя бы настолько, чтобы ты перестала думать о самоубийстве.

И, кажется, восьмой раз за этот день я принимаюсь плакать.

Необъяснимым образом я была влюблена в свою депрессию. Доктор Стерлинг была права. Я любила ее, потому что думала, что депрессия – все, что у меня есть. Я думала, что она – часть моего характера, что она делает меня достойной внимания. Я не верила