Я медленно подошел к подъезду и зашел внутрь.

Эллен была в полусне, когда я сел на кровать, чтобы снятьботинки. Она повернулась на другой бок и издала какой-то вопросительный звук, ясказал ей, чтобы она спала.

Она опять пробормотала что-то, напоминавшее «Нук-там?»

Сидя в наполовину расстегнутой рубашке, я не решалсячто-либо сказать. И я вдруг отчетливо осознал, что если я расскажу ей, тобольше никогда не увижу эту дверь с другой стороны.

«Все было хорошо, – сказал я. – Пожилые люди рассказывалиистории о войне».

«Я же тебе говорила».

«Но это было совсем не плохо. Я, может быть, снова пойдутуда. Это может быть полезным для моего положения в фирме».

«В фирме, – она чуть подтрунивала надо мной. – Ты старыйзануда, любовь моя».

«Чтобы узнать кого-то, надо жизнь положить», – сказал я, ноона уже снова заснула. Я разделся, принял душ, надел пижаму, но вместо того,чтобы ложится спать, накинул халат и взял бутылку виски. Я пил его маленькимиглотками, сидя за столом на кухне и смотря в окно на холодную Мэдисон-авеню. Яразмышлял. У меня слегка шумело в голове от выпитого за весь вечер алкоголя. Ноэти ощущения не были неприятными, как бывает при похмелье.

Когда Эллен спросила меня, как прошел вечер, мысли пришедшиемне в голову, были столь же неясными, как и в тот момент, когда я стоял натротуаре и провожал глазами отъезжающую машину с Уотерхаузом. Бога ради, чтоплохого было бы в том, если бы я рассказал жене о безобидном вечере в клубемоего босса? И пусть даже в этом и было что-то зазорное, кто узнал бы, что яэто сделал? Нет, воистину все это было смешным и безумным одновременно. Однако,мое сердце подсказывало мне, что то, о чем я думал, действительно имеет место.

Я встретил Джорджа Уотерхауза на следующий день в холлемежду бухгалтерией и библиотекой. Встретил? Точнее сказать, прошел мимо. Онкивнул мне и удалился, не сказав ни слова… как он поступал все эти годы. Весьдень у меня болели мышцы живота. Это было единственным, что убеждало меня вреальности проведенного мной вечера в клубе.

Прошло три недели. Четыре… пять. Второго приглашения отУотерхауза не последовало. Наверное, я сделал что-то не так, не подходил им.Или просто я сам убеждал себя в этом. Подобные мысли угнетали меня. Я полагаю,что со временем мои переживания потеряли бы остроту, утихли, как случается совсякими неприятными ощущениями. Но я не переставал вспоминать наиболеенеобычные моменты того вечера – отдельные островки света в библиотеке;абсурдный и потешный рассказ Уотерхауза об учительнице, застрявшей в туалете;запах кожи среди узких стеллажей, и мои чувства, когда я стоял у того узкогоокна и смотрел на ледяные хрусталики, меняющие цвет от зеленого к янтарному икрасному. Я подумал о состоянии покоя, который я тогда испытывал.

В течении этих пяти недель я заходил в библиотеку ипролистывал книги Алджернона Уильямса (у меня были собственные три тома, и яуже их просмотрел). Одно издание претендовало на полное собрание стихотворенийэтого поэта, но и там я не обнаружил «Колокольного звона».

Во время посещения нью-йоркской публичной библиотеки япытался найти в каталоге карточку с перечислением произведений Эдварда ГреяСевиля, но отыскал лишь мистический роман, написанный женщиной по имени РутСевиль. Приходите снова, если захотите. Не ждите приглашений…

Тем не менее, я, конечно же, ждал приглашения. Моя матьприучила меня не принимать легко на веру слова людей, которые говорят вам,чтобы вы заходили к ним в любой момент и что их двери всегда для вас раскрыты.Мне не нужно было открытки с приглашением, принесенной ко мне домойпочтальоном, я не это имею в виду, но я действительно ждал чего-то, пусть даженаспех оброненной фразы: «Вы как-нибудь зайдете вечером, Дэвид? Надеюсь, вам снами не очень скучно». Или чего-нибудь в это роде…

Но, ничего не дождавшись, я начало более серьезно думать отом, чтобы прийти туда снова, несмотря ни на что. В конце концов, иногда людидействительно желают, чтобы вы забегали к ним в любое время. Я предполагаютакже, что в некоторых местах двери на самом деле открыты, а матери не всегдабывают правы.

…Не ждите приглашений…

Как бы то ни было, так случилось, что 10 декабря этого годая надел свой твидовый пиджак и темно-коричневые брюки и стал искатьтемно-красный галстук. Я помню, что ощущал свое сердцебиение более отчетливо,чем обычно.

«Джордж Уотерхауз наконец-то сломался и позвал тебя? –просили Эллен. – Назад в стойло к остальным старым шовинистам?»

«Да, ты права», – сказал я, сознавая, что я солгал ей,наверное, впервые по крайней мере за последние двенадцать лет. Я вспомнилтакже, что после нашей первой встречи она спросила меня, на что похожа ложь.Старые люди, рассказывающие о войне, ответил я тогда.

«Ну что ж, может быть действительно это обещает твоепродвижение», -заметила она, хотя и без особой надежды. К ее чести она сказалаэто и без особой горечи.

«Случались и более невероятные вещи», – подытожил я ипоцеловал ее на прощание.

«Ну-ну», – сказала она, когда я выходил на улицу.

В эту ночь поездка в такси показалась мне слишком долгой.Вечер выдался холодный и звездный. Машина была огромной, и я чувствовал себямаленьким мальчиком, впервые попавшим в большой город. Меня охватиловозбуждение, когда такси остановилось перед коричневым зданием клуба.

Такие чувства незаметно перестают посещать нас с возрастом,но, ощутив их вновь, вы испытываете удивление, наподобие человека, нашедшегоодин или два темных волоса в расческе спустя много лет после того, какполностью поседел.

Я расплатился с таксистом и направился к четырем ступенькам,ведущим к двери. Когда я поднялся, мое возбуждение сменилось чувствомнеуверенности и тревоги. Зачем я приехал сюда?

Дверь была обшита дубовыми панелями и казалась мне крепкой,как ворота замка, там не было ни звонка, ни молоточка или камеры, установленнойнезаметно в тени коридора, и, конечно, Уотерхауз не ждал меня у входа. Яостановился у ступенек и огляделся. Тридцать пятая Восточная улица неожиданнопоказалась мне более темной, холодной и угрожающей. Коричневый камень выгляделтаинственно, как будто скрывая что-то, о чем было бы лучше и не пытатьсяузнать. Окна напоминали глазницы.

Где-то, за одним из этих окон могли находится мужчина илиженщина, наблюдающие за убийством, – подумал я. Дрожь пробежала по моей спине.-Наблюдающие… или совершающие его.

Вдруг дверь открылась, и появился Стивенс.

Я почувствовал огромное облегчение. Думаю, что у меня неслишком богатое воображение – по крайней мере не в обычных обстоятельствах, –но недавняя мысль отличалась жуткой ясностью предвидения. Я мог бы заговоритьоб этом, если бы не посмотрел в глаза Стивенсу. Его глаза на знали меня.Совершенно не знали.