коллективистскую мораль, стал ассоциироваться с насилием и террором. Происходили террористические акты — массовые, например в ноябре 1893 г. в театре «Лисео» или в праздник Тела Христова 1896 г. на улице Камбиос Нуэвос (оба в Барселоне) и индивидуальные, такие как покушение на генерала Мартинеса Кампоса. Сам Кановас был убит итальянским анархистом, который таким образом мстил за пытки и казни анархистов в барселонской тюрьме Монжуик.

Другое, социалистическое отделение Международного товарищества рабочих под бесспорным моральным и политическим руководством Пабло Иглесиаса[343] выбрало своего рода благородную изоляцию. Опираясь на профсоюзы и рабочие ассоциации, социалисты занимались трудной организационной работой и распространяли свое влияние среди рабочего класса медленно и с ограниченным успехом. Убежденность в том, что рабочие организации должны сохранять автономию в мире буржуазии, идейно сближала их с германской социал-демократией. Это была, по определению Карла Каутского, революционная партия, а не партия, делающая революцию: революционная, поскольку полностью отвергала капиталистическое и буржуазное общество в ожидании «того самого дня» революции, который возвестит о наступлении нового общества, но в повседневной политической практике реформистская, стремящаяся улучшить положение рабочего класса, принимая участие в работе государственных органов. Синтез представлений о революции как конечной цели рабочего движения и о реформе как практике нашел свое отражение в деятельности Испанской социалистической рабочей партии (ИСРП) — политического рупора профсоюза, получившего название «Всеобщий союз трудящихся» (ВСТ). Эта идеология была способом адаптации к типу государства, которое, с одной стороны, было либеральным, поскольку гарантировало достаточно гражданских свобод, чтобы оппозиционные партии смогли организоваться, открыть свои комитеты, издавать свою прессу, участвовать в выборах, завоевать место в парламенте, а с другой — не было демократическим, поскольку власть отличалась авторитарностью, прибегала к репрессиям и опиралась на коррумпированный избирательный процесс. Отсюда, во-первых, реформистская тактика, т. е. постепенное внедрение в политическую систему, а во-вторых, идеология отрицания и революционная риторика.

Таким образом, негативная интеграция в ожидании революции, характерная для германской социал-демократии, была свойственна и испанским социалистам. Существовало только одно отличие: в то время как в Германии действовала сильная организация в почти 1 млн человек, способная провести в парламент сотню депутатов, в Испании к концу века ИСРП насчитывала не более 6 тыс. членов и была неспособна провести в Конгресс ни одного депутата, хотя на выборах 27 марта 1898 г. кандидатура Иглесиаса выдвигалась в тридцати округах. Тогда, как и ранее, Иглесиас пытался мобилизовать трудящихся при помощи манифестов и призывов к участию в голосовании, однако, действуя в одиночку, отказываясь от союза с республиканцами, социалисты получили во всей Испании не более 20 тыс. голосов — очень слабый результат, даже учитывая случаи мошенничества и подтасовок результатов выборов. Постоянные поражения на выборах не сподвигли социалистов на пересмотр своей политики — напротив, они приветствовали результаты избирательной кампании как свое достижение, как свидетельство «численного роста наших сторонников» и «убежденной, вдохновенной, решительной и разумной работы». Несмотря на такие достижения и забастовки, организованные ими в Мадриде, Бискайе и Астурии, во времена Регентства социалисты не могли повлиять на основы политической системы.

Такая же судьба была уготована карлистам. Кардинал Рамполья, нунций Льва XIII, выбил почву у них из-под ног: Ватикан, а за ним и весь испанский епископат признали режим, а похороны Альфонсо XII превратились в демонстрацию этого признания. Карлистам нечего было делать. Несомненно, Сагаста в период своего долгого правления не мог не обратить внимания на дипломатию нунция, и поскольку лидер либералов счел целесообразным принять королевскую прерогативу в качестве основы политической системы, то он подтвердил и роль Церкви в образовании и поддержании коллективной морали. В дальнейшем в ведение Церкви передали начальную школу, а государство почти самоустранилось от контроля над системой образования. В испанских городах религиозные конгрегации организовали множество коллегий для отпрысков среднего класса, а начальное образование в сельской местности находилось в запустении, особенно в округах, которые из-за дезамортизации потеряли значительную долю доходов. В феврале 1898 г. долг муниципалитетов учителям составлял 9 млн песет, т. е. треть общего фонда средств, выделенных на их жалованье. Образ голодающего учителя, вынужденного обходить приход, выпрашивая у родителей своих учеников горсть муки или дюжину яиц, был типичным для того времени. О последствиях нетрудно догадаться: к концу XIX в. около 55 % испанцев оставались неграмотными, а в Андалусии, Кастилии, Эстремадуре и Леванте их доля достигала 65 %. В Испании периода Реставрации абсолютно отсутствовала та система начального образования, которая во Франции в годы Третьей Республики наряду со всеобщей воинской обязанностью стала настоящей школой национального воспитания и сделала из крестьян французов.

Моральный кризис конца столетия: национальное возрождение и национализмы

Политическая система Реставрации смогла на время гарантировать гражданский мир, опираясь на чередование властных элит, но она была не в состоянии обеспечить собственную устойчивость и обновление. К концу века система походила на своих лидеров: с одной стороны, она старела, как старели и председатели правительства, сменявшие друг друга; с другой стороны, она была пустой, слабой, лишенной поддержки общественного мнения, ведь все знали, что по меньшей мере две трети населения были отстранены от политической жизни и что кортесы представляли не избирателей, а группы касиков. В конце концов, система была коррумпированной, поскольку парламентское большинство формировалось актом правительства, которое созывало кортесы, а не волеизъявлением граждан. По мере того как столетие приближалось к своему завершению, становилось очевидно, что либерализм, переживший длительные гражданские войны, правительственную нестабильность, монополию партий на власть, соперничество фракций и правление генералов, построил государство, но отказался от воспитания граждан.

Сознание упадка, пустоты, коррупции переросло в возмущение, когда политическая элита столкнулась с первым серьезным вызовом — войнами на Кубе и Филиппинах, возобновившимися в 1895 и 1896 гг. Новые вожди — Хосе Марти, Максимо Гомес и Антонио Масео на Кубе, Хосе Рисаль и Эмилио Агинальдо на Филиппинах — стремились повторить подвиги своих предшественников в 1810–1820 гг. и завоевать наконец независимость. Генерал Вейлер не смог положить конец войне на Кубе, несмотря на политику раздела острова и «реконцентрацию населения»[344]. Война поглощала значительные финансовые и человеческие ресурсы, вызвала огромный государственный долг и привела к серьезному конфликту с США, причем, столкнувшись с таким противником, испанская дипломатия лишилась поддержки великих держав и оказалась в изоляции. Кановас решил воевать до последнего солдата и до последней песеты; действительно, на Кубу отправили 200 тыс. человек, было потрачено больше 1 млрд песет, но война на острове не прекращалась. В августе 1897 г. Кановаса убили, и правительство возглавил Сагаста. Он попытался договориться с повстанцами, предложив предоставить острову автономию, но было уже поздно. США считали автономию недостаточной: со времен президентства Мак-Кинли там было решено, что по доброй воле или по принуждению, но Испания должна