– Уши?

– Ага. Тебе больше не надо тащить меня силком. Я иду сам, посвоей воле. Мы всеидем по своей воле. Если б ты сегодня ночью во сне дал дуба,мы бы похоронили тебя и двинулись бы дальше. Надо думать, мы бы долго непротянули, но перемерли бы на тропе Луча. Теперьпонимаешь?

– Да. Теперь понимаю.

– Понимаешь, значит… да, наверное, понимаешь. А вот веришьты мне или нет?

"Конечно, – подумал стрелок. – Куда же еще тебеподаться в столь чуждом и странном мире, Эдди? Какое иное дело ты мог бы себесыскать? Крестьянин из тебя вышел бы прескверный".

Но то было низко и несправедливо, и он это знал. Принижатьсвободную волю, подменяя ее ка,хуже кощунства, хуже святотатства; это утомительнои глупо. И он сказал:

– Да. Верю. Клянусь, верю.

– Тогда кончай строить из себя пастуха, который идет состадом овец и взмахивает посохом всякий раз, как мы, безмозглые твари,намылимся сбежать с дороги в зыбучий песок. Не таись от нас. Может, город илипоезд станет нашей могилой, так вот я хочу подохнуть, зная, что был не простофишкой в твоей игре.

Щеки Роланда запылали от гнева, но стрелок никогда не умелобманывать себя. Он злился не потому, что Эдди был неправ, а потому, что Эддивидел его насквозь. На глазах у Роланда Эдди выбрался из своей темницы имедленно, но верно уходил от нее все дальше и дальше (Сюзанна тоже, ибо и онапрежде была узницей), и все же сердцем стрелок так и не принял свидетельстврассудка и здравого смысла. Сердце его, по-видимому, и дальше желало видеть вмолодых людях иных, нежели Роланд, созданий, братьев меньших.

Роланд тяжело вздохнул.

– Молю о прощении, стрелок.

Эдди кивнул.

– Чует мое сердце, хлебнем мы скоро лиха… беды не оберешься.Страшно до смерти. Только давай договоримся: это не твоя личнаябеда, этонашабеда.

– Согласен.

– Скажи-ка, нам худо придется в городе?

– Не знаю. Знаю только, что нам придется постаратьсязащитить Джейка – по словам престарелой тетушки, его возжаждут обе стороны.Отчасти судьба наша будет зависеть от того, как скоро мы разыщем поезд. Но кудаважнее то, что случится, когда мы его найдем. Будь с нами еще двое, я бызасунул Джейка в ходячий футляр с револьверами по бокам. Однако поскольку взятьэтих двоих негде, пойдем колонной: первым я, следом Джейк повезет Сюзанну, ты –замыкающий.

– Роланд, риск большой? Прикинь-ка.

– Не могу.

– А по-моему, можешь. Ты не знаешь города, зато по прежнимвременам знаешь повадку своих землячков. Больших неприятностей ждать?

Повернувшись на неумолчный бой барабанов, Роланд задумался.

– Может, и не слишком. Я думаю, те вояки, что еще неперебили друг дружку, давно состарились и пали духом. Может статься, тынадеялся не напрасно и найдутся такие, что, подобно ка-тетуиз Речной Переправы,охотно пособят прохожим людям. Может статься, мы их не увидим вовсе –онизаметят нас, заметят, что мы вооружены, и затаятся, предоставив нам идтисвоей дорогой. Возможно, это пустое умозаключение. Тогда, надеюсь, довольнобудет подстрелить одного-двух, чтобы прочие разбежались, как крысы.

– А если они решат драться?

Роланд угрюмо улыбнулся.

– Тогда, Эдди, мы всевспомним лики своих отцов.

Глаза Эдди блеснули в темноте, и Роланду опять живовспомнился Катберт – Катберт, который однажды сказал, что поверит всуществование призраков лишь тогда, когда "своеручно изловит за хвост хотьодного", Катберт, с которым ему однажды случилось рассыпать хлебные крошкипод виселицей.

– Я ответил на все твои вопросы?

– Нет… но, думаю, на этот раз ты играл со мной в открытую.

– Тогда доброй ночи, Эдди.

– Доброй ночи.

Эдди повернулся и пошел прочь. Роланд смотрел, как онуходит. Сейчас, прислушиваясь, стрелок слышал шаги юноши – но еле-еле. Он и самдвинулся в обратный путь, но вдруг обернулся к окутанному тьмой Ладу.

"Он – то, что старуха называла "Зрелый". Онасказала, что его возжаждут обе стороны".

"В этот раз ты не дашь мне сорваться?"

"Нет. Ни сейчас, никогда".

Но Роланд знал кое-что, чего никто больше не знал. Возможно,после разговора, который только что состоялся у них с Эдди, следовало быподелиться этим знанием с остальными… и все же он решил ненадолго оставить егопри себе.

На древнем языке, былой lingua franca (lingua franca –универсальный язык – лат.) его мира, почти все слова вроде кефи кабылимногозначными. Однако слово чар– чаркак в "Чарли Чух-Чух" – имелолишь одно значение.

Чарозначало смерть.

Три дня спустя они вышли к сбитому самолету.

Утро было в самом разгаре, когда Джейк заметил его впервые –примерно десятью милями дальше в траве что-то ярко блеснуло, словно там лежалозеркало. Подойдя ближе, они различили у обочины Великой Дороги нечто большое итемное.

– Кажется, дохлая птица, – сказал Роланд. – И пребольшая.

– Какая там птица, – возразил Эдди, – самолет. Могупоспорить, это блестит на солнце фонарь кабины.

Часом позже они в молчании стояли у дороги, разглядываядревние обломки. С изодранной в клочья обшивки фюзеляжа на вновь прибывшихпренебрежительно и высокомерно взирали три жирные вороны. Джейк запустил в нихкамнем, который выковырял из брусчатки. Негодующе каркая, вороны грузновзлетели.

При крушении одно крыло отлетело и лежало в тридцати ярдахот самолета – похожая на трамплин для прыжков в воду тень в высокой траве. Востальном самолет почти не пострадал. Там, где пилот врезался головой в стеклокабины, виднелось большое ржаво-бурое пятно, от него расходились лучи трещин.

Чик потрусил туда, где из травы поднимались три ржавыелопасти пропеллера, обнюхал их и спешно вернулся к Джейку.

В кабине сидела мумия в заплатанном кожаном камзоле иостроверхом шлеме. Безгубый рот, зубы оскалены в последней отчаянной и страшнойгримасе; пальцы, когда-то толстые, как сардельки, и превращенные временем вжалкие, обтянутые кожей кости, мертвой хваткой вцепились в штурвал. Череп в томместе, которым пилот врезался в стекло, провалился, и Роланд догадался:серо-зеленые чешуйки, толстым слоем покрывающие левую половину истлевшего лица– это все, что осталось от мозга. Голова мертвеца была запрокинута, словно дажев миг смерти авиатор не сомневался, что сумеет вновь подняться в небо. Измедленно наступающей на обломки травы торчало уцелевшее крыло самолета. На немвиднелась поблекшая эмблема: зажатая в кулаке молния.