дер Кваст прячется за юридическими формальностями, а когда это не срабатывает, начинает сомневаться в том, что вопросы, которые я задаю, действительно необходимы.

Ван дер Кваст рассказывает, что расследование началось с признания Квика в убийстве Юхана Асплунда, а затем всплыло и убийство Томаса Блумгрена в Векшё.

— Вы сказали, что Квик как-то связан с делом Блумгрена?

— Да, так, помнится, мне представлялось. Помню, я подумал, что, если бы это дело не было закрыто по истечении срока давности, я бы довёл его до суда.

— А что вселило в вас такую уверенность?

— В целом то же, что и в других делах Квика. Разными способами он последовательно представлял информацию, у него были какие-то знания о жертвах, и эти сведения оказывались связующим звеном между ним и убитыми. Мы смогли исключить все варианты, кроме единственно верного: он действительно находился в этих районах и контактировал с жертвами.

Ван дер Кваст продолжает:

— Он определённо был связан с этими местами — прежде всего с теми, где что-то было обнаружено. Судмедэксперт подтвердил это. Квик представил точную картину травм и повреждений на телах жертв. Он правильно расположил Блумгрена в сарае. Я просто пытаюсь объяснить вам, как мы работали.

Я слушаю и киваю, делая вид, что понимаю принципы их работы, но при этом держу язык за зубами, пытаясь не рассказать об алиби Квика в день того убийства. Об этом ещё рано говорить. Ведь если я упомяну это, существует вероятность, что интервью закончится, стоило ему начаться.

Мы переходим к убийствам на озере Аппояуре. Сначала Квик рассказывал, что добрался туда на велосипеде из Йокмокка, на следующем допросе всплыло имя Йонни Фаребринка, который вместе с Квиком приехал в лес и совершил убийство. Что прокурор думает об этом?

— Для нас это была серьёзная проблема. Все эти деяния описывались весьма расплывчато, — поясняет ван дер Кваст.

— Что же здесь расплывчатого? — спрашиваю я.

— В том смысле, что то и дело появляются новые утверждения, история обрастает подробностями, в точности как вы сейчас описали.

— А можно ли говорить о том, что история «обрастает подробностями», если вместо первоначального рассказа вырисовывается совершенно новый?

— Да, это можно назвать совершенно по-разному, — отвечает ван дер Кваст.

Мы беседуем уже больше часа, и я, наконец, спрашиваю ван дер Кваста, почему он, расследуя дела Квика, позволял ему беспрепятственно выходить в город и передвигаться по стране — всё-таки Томаса подозревали в убийствах нескольких мальчиков.

— Конечно, это трудно понять. Но по сути, вопрос в том, насколько правильно так поступать, есть ли здесь другие аспекты? А они действительно есть, — отвечает он, и его ответ мне не вполне понятен.

— Да, вы ведь хотите, чтобы Квик рассказал как можно больше, — начинаю я.

— Разумеется. Моя задача — заставить его говорить.

— А не интересовались ли вы у Квика, что он делал, когда ездил в Стокгольм?

— Не помню. Мы старались максимально прикрыть его.

— Вы задавали ему этот вопрос?

— Как я могу это помнить спустя восемь лет?

— А если я скажу, что он сидел в стокгольмской библиотеке? В отделе прессы…

— Понятия не имею, чем он занимался. А он заходил туда?

— Заходил.

— Да, вы знаете довольно много.

— Да, я знаю довольно много.

Впервые за время интервью на Кристера ван дер Кваста оказывается давление, и даже я начинаю ощущать некоторую неловкость от его мученического вида. Его глаза начинают блестеть, он нервно потирает руки, но отвечает с наигранным безразличием:

— Правда? И что же он читал?

— Среди прочего, информацию о Томасе Блумгрене.

— Да, но могу сказать: это вовсе не тот материал, который лёг в основу доказательной базы. В этом-то и дело.

Мы оба прекрасно знаем, что именно «в этом-то и дело». Квик рассказывал о том, что писали в газетах в 1964 году. Ван дер Кваст понимает, о чём речь, и неожиданно меняет подход:

— Если окажется, что мы ошибались, то нужно будет пересмотреть всю ситуацию.

— Он ездил в Стокгольм с целью узнать как можно больше о Томасе Блумгрене, — поясняю я.

— У меня ощущение, что я где-то это слышал, но не более того, — говорит ван дер Кваст.

Какой ответ! Как будто это пустяк: серийный маньяк начитался об убийствах, о которых затем рассказал. Я оставляю заявление ван дер Кваста без комментариев и вместо этого достаю фотографию Стуре Бергваля и его сестры-близнеца, которые позируют перед Коппарбергской церковью в Фалуне в национальных костюмах. Я протягиваю фотографию ван дер Квасту и замечаю:

— Этот снимок сделан в день убийства Томаса Блумгрена.

Кристер ван дер Кваст рассеянно смотрит на фотографию.

— И что с того?

— В этот день у Томаса Квика и его сестры была церемония конфирмации. Вы допрашивали его сестру, она рассказала об этом, и мне хотелось бы знать, куда делась эта информация. Где протокол допроса?

— Об этом стоит спросить Сеппо. Я не помню. Я бы очень удивился, узнав, что столь очевидный факт упустили из виду. Не собираюсь оправдываться, но и не буду безоговорочно всему верить, пока мне не будут предоставлены явные доказательства.

Кристер ван дер Кваст прекрасно знает, что ему ни за что не удастся переложить вину на кого-то другого. Будучи руководителем предварительного следствия, он принимал все документы о допросах, и именно он отвечает за объективность следствия.

Материалы, свидетельствующие против его позиции, не могут быть сокрыты ни при каких обстоятельствах. Потому он пытается заверить меня, что выполнял работу наилучшим возможным образом:

— Если обнаружится ошибка, я готов заявить: «Это неправильно, мы допустили промах, у нас не получилось, нас обвели вокруг пальца». Однако пока нашу оплошность не докажут, я буду стоять на своём. За все эти годы мне не встретился ни один человек, который смог бы предоставить стоящее опровержение. Ни в одном из этих случаев.

Настало время раскрыть секрет, который я хранил больше двух месяцев. Пытаясь не выдать волнение, я заявляю:

— На самом деле Стуре Бергваль отказался от своих признаний.

— Что ж, это его право, — пожимает плечами ван дер Кваст. — Я исходил из того, что даже если он возьмёт свои слова назад, у меня будет крепкая доказательная база.

Он размышляет.

— Так об этом будет программа?

— Да, каждый скажет своё слово, — я так нервничаю, что мне трудно подбирать слова.

— Ха-ха-ха! Вот так новость! Неужели он это сделал? Прямо вот так и сказал?

— Да.

— Значит, он уверяет, что ничего не совершал?

— Именно.

— Но ведь то, что он говорит, может оказаться неправдой. Почему мы должны верить его нынешним, а не прежним заявлениям? В таком случае