Фамилия управляющего была Куимс, и, когда Холлоранн вошел,Куимс беседовал со своим букмекером. Куимсу требовалась четверка лошадей. ВРокавэе. Нет, не «парлей», не «кинелья», не «экзакта», не «футура», будь онанеладна. Просто старая добрая четверка, по шестьсот долларов на нос. А ввоскресенье «Джетс». То есть, как это «Джетс» играют с «Биллз»? Он что, незнает с кем играют «Джетс»? Пятьсот, разрыв семь пунктов. Когда Куимс собессиленным видом повесил трубку, до Холлоранна дошло, как можно получать пятьдесяттысяч в год, управляя этим маленьким курортом, и при этом носить штаны,протертые на заду до блеска. Куимс уставился на Холлоранна глазами, все ещеналитыми кровью после того, как накануне вечером то и дело заглядывал в бутылкувиски.

– Какие-нибудь проблемы, Дик?

– Да, мистер Куимс, сэр. По-моему, так. Мне нужен отпуск натри дня.

В нагрудном кармане ядовито-желтой рубашки Куимса лежалапачка «Кента». Он, не вынимая ее из кармана, извлек сигарету, размял и угрюмоприкусил патентованный микронитовый фильтр. И прикурил от настольной зажигалки«Крикет».

– Мне тоже, – сказал он. – Что это вы задумали?

– Мне нужно три дня, – повторил Холлоранн. – Это моймальчик.

Взгляд Куимса упал на левую руку Холлоранна – кольца там небыло.

– Развелся в шестьдесят четвертом, – терпеливо сказалХоллоранн.

– Дик, вы же знаете, что такое уик-энд. Все забито. Допланширов. Даже дешевые места. В воскресенье вечером у нас не протолкнешьсядаже во «Флорида-рум». Так что забирайте мои часы, бумажник, пенсию. Черт,забирайте хоть мою жену… если умеете терпеть острые края. Но, ради Бога, непросите отпуск. Что с мальчиком, заболел?

– Да, сэр, – ответил Холлоранн, все еще стараясь вообразить,будто мнет в руках полотняную шапочку и закатывает глаза. – Подстрелили.

– Подстрелили! – повторил Куимс. Он ткнул свой «Кент» впепельницу с эмблемой «Старушки Мисс», где он выучился на управляющего делами.

– Да, сэр, – мрачно подтвердил Холлоранн.

– Несчастный случай на охоте?

– Нет, сэр, – сказал Холлоранн, позволяя голосу упасть доболее низкой хриплой ноты. – Джэна… она жила с шофером грузовика. С белым. Он иподстрелил моего мальчугана. Он в больнице в Денвере. В Колорадо. Критическоесостояние.

– Как, черт побери, вы узнали? Я думал, вы покупаете овощи…

– Да, сэр, этим я и занимался.

До того, как приехать сюда Холлоранн остановился у конторы«Вестерн Юнион», чтобы заказать машину «Авис» в Степлтонском аэропорту. Ипослал телеграмму «Вестерн Юнион». Сейчас он вытащил из кармана сложенный,измятый бланк и махнул им перед налитыми кровью глазами Куимса. Сунув бланкобратно в карман, понизив голос еще капельку, Холлоранн сказал:

– Джэна прислала. Приезжаю это я сейчас, а весточка-то впочтовом ящике ждет.

– Господи. Господи Иисусе, – сказал Куимс. На его лице появилосьособое застывшее выражение участия, знакомое Холлоранну. Примерно так выражаютсочувствие белые, считающие себя хорошими по отношению к цветным, если речьидет о черном – или о его мифическом черном сынке.

– Ага, ладно, езжайте, – разрешил Куимс. – Думаю, на три дняБедекер сумеет вас заменить. Может помочь мойщик посуды.

Холлоранн кивнул, заставив лицо вытянуться еще немного, ноподумав о помогающем Бедекеру мойщике посуды, про себя не мог не усмехнуться.Даже в лучшие дни Холлоранн сомневался, сумеет ли мойщик посуды с первогозахода попасть струей в писсуар.

– Хочу вернуть жалованье за эту неделю, – сказал Холлоранн.– Целиком. Знаю, в какой переплет вы из-за меня попадете, мистер Куимс, сэр.

Выражение лица Куимса сделалось еще более напряженным –выглядело это так, словно он подавился костью.

– Об этом можно поговорить позже. Идите, пакуйтесь. Япоговорю с Бедекером. Хотите, забронирую вам место в самолете?

– Нет, сэр. Я сам.

– Ладно. – Куимс поднялся, наклонился вперед, но вдохнулподнимающийся от его «Кента» пласт дыма и страшно закашлялся, худое бледноелицо покраснело. Холлоранн изо всех сил старался сохранять угрюмость. – Надеюсьвсе уладится, Дик. Как станет что-нибудь известно, позвоните.

– Будет сделано.

Они обменялись рукопожатием через стол.

Холлоранн заставил себя спуститься на первый этаж, пройти впомещение для прислуги, и только там разразился басистым хохотом, трясяголовой. Он еще ухмылялся, промокая платком выступившие на глазах слезы, и тутзапахло апельсинами. Густой аромат прогнал желание смеяться, а следом в головуХоллоранна ударил гром, да так, что Дик неверными пьяными шагами отступил крозовой оштукатуренной стене.

(!!! ПОЖАЛУЙСТА ДИК ПРИЕЗЖАЙ ПОЖАЛУЙСТА ПРИЕЗЖАЙ ПРИЕЗЖАЙСКОРЕЕ !!!) Через некоторое время, немного придя в себя, Холлораннпочувствовал, что, наконец, в силах взобраться по наружной лестнице к себе вкомнату. Ключ хранился под плетеным тростниковым ковриком для ног. Когда оннагнулся за ним, из внутреннего кармана что-то вывалилось и упало на площадкутретьего этажа с печальным «тук». Мысли Дика настолько занимал голос, вдребезгиразнесший его голову, что в первую секунду он лишь равнодушно взглянул на синийконверт, не понимая, что это.

Потом Холлоранн перевернул конверт. Прямо на него уставилисьчерные, похожие на пауков, буквы: ЗАВЕЩАНИЕ.

(О Господи, неужто так оно и бывает?) Он не знал. Можетбыть. Всю неделю мысль о собственной кончине крутилась в голове, как… ну, как(давай, давай, скажи) как предупреждение.

«Смерть?» За какую-то долю секунды перед ним в единойвспышке промелькнула вся его жизнь. Не в историческом смысле, не топографиявзлетов и падений, пережитых Диком, третьим сыном миссис Холлоранн, а жизнь,какой она была сейчас. Незадолго до того, как пуля свела его в мученическуюмогилу, Мартин Лютер Кинг сказал им, что достиг вершины. Дик не могпретендовать на это. До вершины он не добрался, зато после многих лет борьбыдостиг солнечного плато. У него были хорошие друзья. У него был полный наборрекомендаций, какие могут понадобиться, чтобы получить работу где угодно. Еслиему хотелось трахаться – что ж, находилась дружелюбно настроенная баба, котораяне ломалась и не исходила дерьмом по поводу «что все это значит». С тем, что ончерный, Дик примирился… совершенно примирился. Ему уже стукнуло шестьдесят и,слава Богу, по свету он поездил.

И он собрался рискнуть покончить со всем этим, покончить ССОБОЙ из-за трех белых, которых даже не знает?

Но ведь это неправда, верно?