– Марк! – крикнул прокуратор, и кентурион вступил подколонны. – Нож его мне дайте.

Кентурион вынул из одного из двух чехлов на поясе грязныйхлебный нож и подал его прокуратору, а сам удалился.

– А у кого взял нож?

– В хлебной лавке у Хевронских ворот, как войдешь в город,сейчас же налево.

Пилат поглядел на широкое лезвие, попробовал пальцем остерли нож зачем-то и сказал:

– Насчет ножа не беспокойся, нож вернут в лавку. А теперьмне нужно второе: покажи хартию, которую ты носишь с собой и где записаны словаИешуа.

Левий с ненавистью поглядел на Пилата и улыбнулся стольнедоброй улыбкой, что лицо его обезобразилось совершенно.

– Все хотите отнять? И последнее, что имею? – спросил он.

– Я не сказал тебе – отдай, – ответил Пилат, – я сказал –покажи.

Левий порылся за пазухой и вынул свиток пергамента. Пилатвзял его, развернул, расстелил между огнями и, щурясь, стал изучатьмалоразборчивые чернильные знаки. Трудно было понять эти корявые строчки, иПилат морщился и склонялся к самому пергаменту, водил пальцем по строчкам. Емуудалось все-таки разобрать, что записанное представляет собой несвязную цепькаких-то изречений, каких-то дат, хозяйственных заметок и поэтических отрывков.Кое-что Пилат прочел: «Смерти нет... Вчера мы ели сладкие весенниебаккуроты...»

Гримасничая от напряжения, Пилат щурился, читал: «Мы увидимчистую реку воды жизни... Человечество будет смотреть на солнце сквозьпрозрачный кристалл...»

Тут Пилат вздрогнул. В последних строчках пергамента онразобрал слова: «...большего порока... трусость».

Пилат свернул пергамент и резким движением подал его Левию.

– Возьми, – сказал он и, помолчав, прибавил: – Ты, как явижу, книжный человек, и незачем тебе, одинокому, ходить в нищей одежде безпристанища. У меня в Кесарии есть большая библиотека, я очень богат и хочувзять тебя на службу. Ты будешь разбирать и хранить папирусы, будешь сыт иодет.

Левий встал и ответил:

– Нет, я не хочу.

– Почему? – темнея лицом, спросил прокуратор, – я тебенеприятен, ты меня боишься?

Та же плохая улыбка исказила лицо Левия, и он сказал:

– Нет, потому что ты будешь меня бояться. Тебе не очень-толегко будет смотреть мне в лицо после того, как ты его убил.

– Молчи, – ответил Пилат, – возьми денег.

Левий отрицательно покачал головой, а прокуратор продолжал:

– Ты, я знаю, считаешь себя учеником Иешуа, но я тебе скажу,что ты не усвоил ничего из того, чему он тебя учил. Ибо, если бы это было так,ты обязательно взял бы у меня что-нибудь. Имей в виду, что он перед смертьюсказал, что он никого не винит, – Пилат значительно поднял палец, лицо Пилатадергалось. – И сам он непременно взял бы что-нибудь. Ты жесток, а тот жестокимне был. Куда ты пойдешь?

Левий вдруг приблизился к столу, уперся в него обеими рукамии, глядя горящими глазами на прокуратора, зашептал ему:

– Ты, игемон, знай, что я в Ершалаиме зарежу одногочеловека. Мне хочется тебе это сказать, чтобы ты знал, что крови еще будет.

– Я тоже знаю, что она еще будет, – ответил Пилат, – своимисловами ты меня не удивил. Ты, конечно, хочешь зарезать меня?

– Тебя зарезать мне не удастся, – ответил Левий, оскалившисьи улыбаясь, – я не такой глупый человек, чтобы на это рассчитывать, но я зарежуИуду из Кириафа, я этому посвящу остаток жизни.

Тут наслаждение выразилось в глазах прокуратора, и он, поманивк себе пальцем поближе Левия Матвея, сказал:

– Это тебе сделать не удастся, ты себя не беспокой. Иудуэтой ночью уже зарезали.

Левий отпрыгнул от стола, дико озираясь, и выкрикнул:

– Кто это сделал?

– Не будь ревнив, – оскалясь, ответил Пилат и потер руки, –я боюсь, что были поклонники у него и кроме тебя.

– Кто это сделал? – шепотом повторил Левий.

Пилат ответил ему:

– Это сделал я.

Левий открыл рот, дико поглядел на прокуратора, а тот сказал:

– Этого, конечно, маловато, сделанного, но все-таки этосделал я. – И прибавил: – Ну, а теперь возьмешь что-нибудь?

Левий подумал, стал смягчаться и, наконец, сказал:

– Вели мне дать кусочек чистого пергамента.

Прошел час. Левия не было во дворце. Теперь тишину рассветанарушал только тихий шум шагов часовых в саду. Луна быстро выцветала, на другомкраю неба было видно беловатое пятнышко утренней звезды. Светильникидавным-давно погасли. На ложе лежал прокуратор. Подложив руку под щеку, он спали дышал беззвучно. Рядом с ним спал Банга.

Так встретил рассвет пятнадцатого нисана пятый прокураторИудеи Понтий Пилат.

Когда Маргарита дошла до последних слов главы «...Таквстретил рассвет пятнадцатого нисана пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат», –наступило утро.

Слышно было, как во дворике в ветвях ветлы и липы веливеселый, возбужденный утренний разговор воробьи.

Маргарита поднялась с кресла, потянулась и только теперьощутила, как изломано ее тело и как хочет она спать. Интересно отметить, чтодуша Маргариты находилась в полном порядке. Мысли ее не были в разброде, еесовершенно не потрясало то, что она провела ночь сверхъестественно. Ее неволновали воспоминания о том, что она была на балу у сатаны, что каким-то чудоммастер был возвращен к ней, что из пепла возник роман, что опять все оказалосьна своем месте в подвале в переулке, откуда был изгнан ябедник Алоизий Могарыч.Словом, знакомство с Воландом не принесло ей никакого психического ущерба. Всебыло так, как будто так и должно быть. Она пошла в соседнюю комнату, убедиласьв том, что мастер спит крепким и спокойным сном, погасила ненужную настольнуюлампу и сама протянулась под противоположной стеной на диванчике, покрытомстарой разорванной простыней. Через минуту она спала, и никаких снов в то утроона не видела. Молчали комнаты в подвале, молчал весь маленький домишкозастройщика, и тихо было в глухом переулке.