Альбинос толкнул тяжелую дверь, и в вагон дунуло свежимветром, мокрым снегом, мазутом.

– Восемь часов, а едва засерело, – вздохнулофицер, ни к кому не обращаясь, и спустился на ступеньку.

Поезд еще не остановился, еще скрипел и скрежетал тормозами,а по платформе к салон-вагону уже спешили двое: один низенький, с фонарем,второй высокий, узкий, в цилиндре и широком щегольском макинтоше с пелериной.

– Вот он, специальный! – крикнул первый (судя пофуражке, станционный смотритель), оборотясь к спутнику.

Тот остановился перед открытой дверью, и спросил офицера,придерживая рукой цилиндр:

– Вы Модзалевский? Адъютант егов-высокопревосходительства?

В отличие от железнодорожника заика не кричал, однако егоспокойный, звучный голос без труда заглушил вой пурги.

– Нет, я начальник охраны, – ответил белобрысый,пытаясь разглядеть лицо франта.

Лицо было примечательное: тонкое, строгое, с аккуратнымичерными усиками, на лбу решительная вертикальная складка.

– Ага, штабс-ротмистр фон 3-Зейдлиц, отлично, –удовлетворенно кивнул незнакомец, впрочем тут же представившийся. –Фандорин, чиновник особых п-по-ручений при его сиятельстве м-московскомгенерал-губернаторе. Полагаю, вам обо мне известно.

– Да, господин статский советник, мы получили шифровку,что в Москве за безопасность Ивана Федоровича будете отвечать вы, но я полагал,что вы встретите нас на вокзале. Поднимайтесь, поднимайтесь, а то в тамбурзаметает.

Статский советник на прощанье кивнул смотрителю, легковзбежал по крутым ступенькам и захлопнул за собой дверь. Сразу стало тихо игулко.

– Вы уже на т-территории Московской г-губернии, –объяснил чиновник, сняв цилиндр и стряхивая снег с тульи. При этомобнаружилось, что волосы у него черные, а виски, несмотря на молодость,совершенно седые. – Тут начинается моя, т-так сказать, юрисдикция. Мыпростоим в К-Клину по меньшей мере часа д-два – впереди расчищают занос. Успеемобо в-всем договориться и распределить обязанности. Но с-сначала мне нужно к еговысокопревосходительству, п-представиться и передать с-срочное сообщение. Гдеможно раздеться?

– Пожалуйте в караульную, там вешалка.

Фон Зейдлиц провел чиновника сначала в первую комнату, гдедежурили охранники в цивильном, а после того, как Фандорин снял макинтош ибросил на стул подмокший цилиндр, и во вторую.

– Мишель, это статский советник Фандорин, –объяснил начальник охраны подполковнику. – Тот самый. Со срочнымсообщением для Ивана Федоровича.

Мишель встал.

– Адъютант его высокопревосходительства Модзалевский.Могу ли я взглянуть на ваши документы?

– Р-разумеется. – Чиновник достал из карманасложенную бумагу, протянул адъютанту.

– Это Фандорин, – подтвердил начальникохраны. – В шифровке был словесный портрет, я отлично запомнил.

Модзалевский внимательно рассмотрел печать и фотографию,вернул бумагу владельцу.

– Хорошо, господин статский советник. Сейчас доложу.

Минуту спустя чиновник был допущен в царство мягких ковров,голубого света и красного дерева. Он вошел, молча поклонился.

– Здравствуйте, господин Фандорин, – добродушнопророкотал генерал, успевший сменить бархатную курточку на военныйсюртук. – Эраст Петрович, не так ли?

– Т-так точно, ваше высокопревосходительство.

– Решили встретить подопечного на дальних подступах?Хвалю за усердие, хоть и считаю всю эту суету совершенно излишней. Во-первых,мой выезд из Санкт-Петербурга был тайным, во-вторых, господ революционеров янисколько не опасаюсь, а в-третьих, на все воля Божья. Раз до сих пор уберегГосподь Храпова, стало быть, еще нужен Ему старый вояка. – И генерал,который, выходит, и был тот самый Храпов, набожно перекрестился.

– У меня д-для вашего высокопревосходительствасверхсрочное и с-совершенно к-конфиденциальное сообщение, – бесстрастнопроизнес статский советник, взглянув на адъютанта. – Извините,п-подполковник, но такова п-полученная мною инструкция.

– Ступай, Миша, – ласково велел сибирскийгенерал-губернатор, названный в заграничной газете палачом и сатрапом. –Самовар-то готов? Как с делом покончим, позову – чайку попьем. – А когдаза адъютантом закрылась дверь, спросил. – Ну, что там у вас за тайны?Телеграмма от государя? Давайте.

Чиновник приблизился к сидящему вплотную, сунул руку вовнутренний карман касторового пиджака, но тут его взгляд упал на запрещеннуюгазету с отчерченной красным статьей. Генерал перехватил взгляд статскогосоветника, насупился.

– Не оставляют господа нигилисты Храпова своимвниманием. Нашли „палача“! Вы ведь, Эраст Петрович, тоже, поди, всякой ерундыпро меня наслушались? Не верьте, врут злые языки, всё шиворот-навыворотперекручивают! Не секли ее в моем присутствии до полусмерти звери-тюремщики,клевета это! – Было видно, что злополучная история с повесившейсяИванцовой попортила его высокопревосходительству немало крови и до сих пор недает ему покоя. – Я честный солдат, у меня два „Георгия“ – за Севастопольи за вторую Плевну! – горячась, воскликнул он. – Я ведь девчонку,дуру эту, от каторги уберечь хотел! Ну, сказал ей на „ты“, эка важность. Я жепо-отечески! У меня внучка ее возраста! А она мне, старому человеку,генерал-адъютанту, пощечину – при охране, при заключенных! За это мерзавке позакону десять лет каторги следовало! А я велел только посечь и хода делу недавать. Не до полусмерти пороть, как после в газетках писали, а влепить десятокгорячих, в полсилы! И не тюремщики секли, а надзирательница. Кто ж знал, чтоэта полоумная Иванцова руки на себя наложит? Ведь не дворянских кровей,мещаночка обыкновенная, а такие нежности! – Генерал сердито махнул. –Теперь ввек не отмоешься. После другая такая же дура в меня стреляла. Я писалего величеству, чтоб не вешали ее, но государь был непреклонен. Собственноручнона прошении начертал: „Кто на моих верных слуг меч поднимает, тому никакойпощады“. – Храпов растроганно заморгал, в глазах блеснула стариковскаяслеза. – Устроили травлю, будто на волка. А ведь я как лучше хотел… Непонимаю, хоть режьте, не понимаю!

Генерал-губернатор сокрушенно развел руками, а брюнет сседыми висками внезапно сказал на это, причем безо всякого заикания:

– Где вам понять, что такое честь и человеческоедостоинство. Ничего, вы не поймете, так другим псам урок будет.