– Гроттерша? – удивленно переспросил Генка. Хотяпрошло много лет и его память была магически блокирована, слово «Гроттерша»странным образом взволновало его, пробудив целую бурю неясных чувств.

Однако Гробыня не была расположена перемывать Таньке кости.Предстоящий перелет в Тибидохс настраивал ее на сентиментальный лад.

– И не только Гроттерша… В сущности, Гроттершу оченьдаже можно выносить, если не трогать ее контрабас и не катить бочку на ееродственничков! – продолжала она, нежно обнимая трубу пылесоса. – Мояшкола началась с моего братца. Я тогда еще жила среди лопухоидов, а у меня былколоритный двоюродный братец. Подрощенная такая сволочь, на три года старше…Наши родители в то время жили вместе, и их вечно не было дома. Они тозаказывали венки, то устраивали могильщикам профилактический разбор полетов,чтобы они не охамели.

– Охамели?

– Ну, большая такая ритуальная халява, –нетерпеливо и еще непонятнее пояснила Гробыня. – Меня оставляли вместе сбратцем, и он отрывался на полную катушку. В лучшем случае он меня щипал, вхудшем пинал. У меня, извиняюсь, вся попа была в синяках. Помню, я два часапросидела, запертая в туалете, потому что к нему пришли приятели, они играли вкарты и я им, видите ли, мешала. Вначале я рыдала, потом колотила в дверь, аони только ржали… А затем я услышала, как они открыли шкаф и выбрасывают оттудамои вещи, а потом стали ломать отверткой замки, чтобы залезть в мой стол. Этобыл уже финиш… Я совсем озверела. Почти не помню, что дальше было. Я заорала, ивдруг дверь вылетела сама собой, хотя я к ней и не прикасалась. Даже не с трескомвылетела, а почти без шума – пук! – будто пробка. Потом родителиудивлялись – петли точно ножом срезало. Я ворвалась в комнату. Их там былочетверо. Они уже бросили играть в карты и были все у моего стола. «Это ты,Гробыня? А ну, песик, на место! Марш в туалет!» – сказал мне братец. И тут…

Склепова сжала и разжала ладони. Щеки у нее пылали отнегодования. Она заново переживала тот миг.

– Не важно, что было дальше… Ты, Бульон, личностьранимая, не буду тебя грузить. Скажу лишь, что к тому моменту, как меня забралина темное отделение, брат и его приятели не просто меня уважали. Они менячудовищно уважали! Чуть ли не тапочки носили в зубах, не говоря уже о прочем!..

Неожиданно в рюкзачке у Склеповой заверещал зудильник.

– А это еще что? Кто меня дергает? – буркнулаГробыня.

Пока она открывала рюкзак и рылась в нем, зудильник едва нелопнул от негодования. Бульонов с изумлением смотрел на плоское блюдо,производившее назойливые звуки. Гробыня на секунду задумалась, соображая, несовершает ли она чего-то непоправимого, отвечая по зудильнику при лопухоиде. Новрожденное разгильдяйство победило. Склепова махнула рукой, словно говоря:ладно, чего уж там?! Какие тут тайны?

– Гробыня? Ты куда подевалась? – появляясь наблюде, с возмущением произнес Готфрид Бульонский.

– Да здесь я, здесь! Чего трезвонить-то? –недовольно сказала Склепова. К Спящему Красавцу она всегда относилась малостьпрохладно.

– Как ты со мной разговариваешь? Я звоню по просьбеЗуби… К тебе вернулась магия?

– Да вроде, – проворчала Гробыня, опасливо косясьна Генку.

– Сарданапал тебя ждет! Ты летишь в Тибидохс или нет?

– Уже лечу! Разве не видно? – сказала Склепова.

– Летишь? Ты уверена? А почему я вижу занавески? –подозрительно спросил Готфрид.

– Занавески? Какие занавески? Это тучки такглючат! – пояснила Гробыня и, сохраняя на лице невинное выражение,принялась энергично трясти зудильник.

– Что случилось? Почему ты рябишь? – удивилсяГотфрид.

– Алло, гараж! Помехи связи!.. Я скоро буду! –заявила Гробыня и, поспешно отключившись, нахмурилась. – Вот дурак этотГотфрид! Прямо капитальный! – задумчиво сообщила она Генке. –Попробуй я выкинуть такую штуку с его женой, мне все каникулы пришлось быизучать жизнь крыс.

– Это как? – не понял Бульон.

– А так. Изнутри шкурки. Или еще хуже: все пальцы на рукахпревратились бы в дождевых червей… Вообрази, мерзко, да? Одна радость: отшибаетаппетит не тебе одной.

Генка Бульонов изумленно заморгал. Во все глаза он смотрелна говорящее блюдо.

– Это чего такое было, а? – взволнованнопоинтересовался он.

– Да так, мелочь! Психованная миска… Не обращай на неевнимания. Кстати, только что в голову пришло. Ты этому не родственник?

– Кому?

– Да Готфриду же! Поднапряги чуток извилины. Бульонов –Бульонский, Генка – Готфрид. Похоже, да? Если разобраться, мир полон копий одногои того же. Порой мне кажется, что на свете живет от силы человек двадцать, новсе они для забавы укрываются в разных телах. Я до этого додумалась, когда мнестали попадаться совершенно одинаковые парни. А потом я поняла, что не толькопарни. Прям замкнутый круг какой-то. Куда ни пойдешь – встречаешь одно и то же.Иногда мне кажется, что людей в мире не больше, чем карт в колоде.

– Нет, Бульонский мне не родственник! – сказалГенка, которому это сравнение не очень-то понравилось.

Гробыня покачала головой:

– Напрасно. Готфрид вроде аристократ какой-то. Кладовнебось в свое время напрятал – обалдеть. Можно было бы грузануть его: типа ятвой любимый праправнук, приперся стрельнуть чуток деньжат. Грузовик сприцепом…

Мадемуазель Склепова замолчала и зевнула, добавив в зевокнемного загадочности. Похоже, мыслями она была уже в Тибидохсе.

– Ну все, Бульон, хорошенького понемножку! Пообщался сдевушкой, и цигиль-цигиль ай-лю-лю! – распорядилась она, спрыгивая сподоконника. – Еще целовать будешь? Ты куда целуешь, киса? В лоб целуютпокойников, а я еще теплая. Ладно, фиг с тобой, золотая рыбка, плавай дальше! Атеперь отвернись!.. Девочке надо кое-что сделать!

Покраснев как рак, Генка послушно отвернулся. Когда женесколько секунд спустя он вновь перевел взгляд на окно, подоконник был ужепуст. Подскочив к окну, пораженный Бульонов успел увидеть, как, выбрасывая изтрубы подсвеченную реактивную струю, пылесос быстро уносится к дальним домам.Гробыня, повернувшись, помахала ему рукой.

– Пока, малыш! Слушайся маму! – донеслось до него.

Генка долго и тупо стоял у окна, машинально дергая рукойзанавеску. Он был даже не удивлен. Он был раздавлен. Потом отвернулся и сел напол.