Выдвинув у шкатулки секретный ящичек, Семь-Пень-Дыр слюнявилпальцы и пересчитывал жабьи бородавки, зеленые мозоли и дырки от бублика.

– Четыреста девяносто два плюс десять от Тузикова…Итого: пятьсот две жабьи бородавки, триста восемьдесят зеленых мозолей и дветысячи семьсот пять дырок от бублика!.. Почему семьсот пять? Ага, тридцатьсегодня взял Жикин… Опять небось на подарки своим цацам. Пусть только попробуетзадержать – сразу процент подниму! Эхе-хех, грехи наши тяжкие!

Пень вздохнул, закрыл шкатулку и, положив на нее подбородок,задумался. Когда он попал в Тибидохс одиннадцатилетним мальчишкой, погорячности превративши учительницу в выдру, он был так же беден, как ТанькаГроттер. Только Гроттерша сразу тратила ту небольшую стипендию, которуюежемесячно выдавал ученикам Сарданапал. Семь-Пень-Дыр же вначале экономил,отказывая себе во всем, даже в необходимом, а затем додумался ссужать товарищамденьги в рост под грабительский процент. Из опасения, что деньги ему не вернути он потерпит убытки, Пень накладывал на дырки от бублика и на зеленые мозоливсевозможные заклятия и тройные угрызения совести. В день же раздачи стипендииДыр стоял где-нибудь в уголке и, как паук, собирал долги, виртуозно сматематической точностью высчитывая проценты.

«Оно, конечно, сдирать с товарищей деньги неловко… Да толькоя же не заставляю их у меня брать! И вообще, кто родился шляпой, тот все равновсе прошляпит!.. Лучше уж я, чем кто другой…» – самодовольно говорил себе Пень.

Внезапно, когда наслаждение обладанием достигло пика и душаПня купалась в магических дензнаках, как ангел в тучке, какая-то неприятнаямысль настигла его и, ударив под дых, испортила настроение.

«Тут вкалываешь-вкалываешь, а все равно у меня нет итысячной доли того, что есть у Бессмертника Кощеева только в одном каком-нибудьего подвале. Это ж сколько мне еще за ними гнаться!.. Нет, точно в ближайшеевремя произойдет какая-нибудь гадость. У меня на это нюх!» – подумал Пень ивпал в глубочайшую меланхолию.

* * *

Горыня, Усыня и Дубыня обходили потайные самострелы в лесу,примыкавшем к скалистому берегу. С добычей все было глухо. Те из лосей иоленей, что не стали еще шашлыком, научились быть осторожными. Перешагиваячерез корягу, Дубыня неосторожно задел протянутую над тропой веревку.Тренькнула тетива. Тяжеленная стрела вонзилась богатырю в ляжку. Ее зазубренныйнаконечник вышел с другой стороны.

– Глюха-клюха! Чихать на твою рать! – с чувствомпроизнес Дубыня и тяжело обрушился на землю.

Горыня и Усыня принялись ругаться, споря, кто из нихпоставил здесь самострел. Выходило и так и эдак. Истина ускользала, как мокроемыло. Проругавшись минут с десять, братья вспомнили о раненом Дубыне и, взваливего на плечи, потащили в магпункт. Дубыня стонал и порывался поубивать всехподряд.

– Как в Тибидохс войдем – ты помалкивай. А то Медузияуслышит. Сам знаешь, что нам за браконьерство будет. Наложат заклятие,переведут на одну пшенную кашу – хоть в Магфорд беги! – опасливопредупредил Горыня.

– Клопп с ней, с Медузией! Пускай слышит! – заявилДубыня.

Но все же напоминание о доценте Горгоновой заставило еговзять себя в руки. Он стиснул зубы и лишь изредка, когда становилось особеннобольно, обращался к таинственной глюхе-клюхе.

У подъемного моста Усыня наступил себе на ус и остановился.Его плоское, все в рытвинах лицо приобрело задумчивое выражение.

– Давно не было такого скверного мая. Вот помяните моеслово, чего-нибудь да будет! – сказал Усыня.

– Не каркай! – проворчал Горыня и немедленнополучил дубинкой по уху от обидчивого брата.

Число пациентов Ягге разом удвоилось.

* * *

После того как Тане удалось одержать победу над Цирцеей, еестрасть к Пупперу пошла на убыль. Нет, окончательно излечиться от любви ей покане удалось. Магия вуду не та магия, которую можно обуздать за одну минуту, часили день. Она въедается в кровь и плоть, точно яд. Растравляет душу. Нужномного недель мучительной борьбы с собой, много бессонных ночей – и то ещенеизвестно, кто возьмет верх.

Таня продолжала любить Гурия, но одновременно она любила иВаньку. Порой она сама удивлялась своей противоречивости. Пуппер и Ванькаабсолютно дополняли друг друга. В Пуппере были черты, которых не было в Ваньке,но одновременно мягкий и озорной Валялкин многим превосходил прямолинейногоПуппера, имевшего привычку кстати и некстати вспоминать про свой счет в банке иплакавшегося в жилетку после каждого столкновения с тетями. Порой Таня ловиласебя на мысли, что целоваться ей больше хочется с Ванькой, а по ресторанамходить с Пуппером.

Бывало, она срывала в поле ромашку и гадала: «Ванька…Пуппер… Ванька… Пуппер». Иногда выходило, что она останется с Ванькой, а иногда– что с Пуппером. И всякий раз результат гадания казался Тане окончательным ибесповоротным. Гробыня тоже любила гадать подобным образом. Правда, если у Таниэто была ромашка, то мадемуазель Гробыня отрывала лапки мухам. К тому жегадания ее имели очертания даже не любовного треугольника, а гораздо болеесложной фигуры.

– Пуппер… Жикин… Гуня… Шейх Спиря… Семь-Пень-Дыр…Бульон… Тьфу ты, опять лапки кончились! Что же мне, с Бульономоставаться? – раздраженно говорила Гробыня и, чтобы подтасовать нужныйрезультат, отрывала мухе еще и крылья.

«Вот и я как Склепова! Никак сама в себе не разберусь! И какменя такую могли перевести на белое отделение? Ванька вяловат немножко, но этопотому, что он мой ровесник. Подрастет – станет побойчее. Зато его руки неползают куда не надо. И целуется он хорошо. Гурик, конечно, поэнергичнее, но у негоподбородок колючий, а бриться ему киношники запрещают!» – думала Таня. Поройпосле таких размышлений она начинала опасаться, что из ее перстня вновь будутвыскакивать красные искры.

* * *

В тот теплый майский вечер Соловей О. Разбойник был вхорошем настроении. Посовещавшись с Дедалом Критским, он решил разнообразитьтренировку и вместо подросших сыновей Гоярына, которые все чаще путали игроковс кровяными бифштексами, выпустил на поле десятка два амурчиков. Пухлыекупидоны резвились под куполом, кувыркались и со свистом рассекали воздухзолотистыми крылышками.

– И что нам делать с этими оболтусами? – кислопоинтересовался Жора Жикин.

– Поймай хотя бы парочку! Представь, что этомяч! – насмешливо предложил Соловей.

– Поймать? Да как нечего делать! Эй ты, пацан в красныхтрусах, стоять бояться! – крикнул Жикин.