Дурневы никогда не говорили Тане правды о ее родителях. Имдоставляло удовольствие дразнить девочку рассказами о том, что ее папу посадилив тюрьму, а ее мама умерла, побираясь на вокзале. Саму же Таню дядя Герман итетя Нинель взяли якобы из жалости. «И разумеется, мы ошиблись! Ты оказаласьеще большая хамка, чем был твой папаша!» – обязательно добавлял дядя Герман.

И это была наглая ложь – Таня не была хамкой, хотя постоятьза себя умела. Маленькая, быстрая, бойкая, с мелкими кудряшками, она ухитряласьбыть сразу везде. Ее острый язычок резал как бритва.

«Этой палец в рот не клади!» – признавала иногда Нинель,которая сама запросто кому угодно могла отгрызть руку по локоть да еще исказать, что невкусно. На самом деле Таня вовсе не была вредной, просто сДурневыми, ежесекундно унижавшими ее, иначе было не выжить.

С середины весны и до середины осени Дурневы заставляли Танюспать на застекленной лоджии, и лишь когда становилось совсем холодно, ейпозволялось перелечь в самую дальнюю и темную комнату квартиры Дурневых. В тукомнату, где в обычное время стоял пылесос, лестница-стремянка и жила злобнаятакса по имени Полтора Километра. Эта старая кривоногая колбаса ненавиделадевочку так же сильно, как и сами Дурневы, и, выслуживаясь перед хозяевами,вечно висла у нее на пятках.

С того дня, когда Герман и его супруга обнаружили на своейплощадке футляр от контрабаса, прошло десять лет. Снова была осень, но уже неяркая и радостная, как тогда, а хмурая и дождливая. Ночью были заморозки, и поутрам на застекленной лоджии повисали сосульки. Точно такой же ледобразовывался и на тонком матрасе девочки, и на ее одеяле. Возможно, Дурневы ипозволили бы Тане снова перелечь в комнатку, если бы не недавно сделанныйремонт.

– Только представлю, что эта неряха лежит на новойкровати и трогает пальцами наши новые обои, мне просто кусок в горло нелезет, – заявляла тетя Нинель.

– Да, жаль, что мы выбросили старый диван... Но,наверно, она сможет спать на полу, на своем матрасе, – великодушно говорилдядя Герман, когда бывал в хорошем настроении. Однако случалось это крайнередко, потому что хорошее настроение у него было лишь одно, а дурных, какизвестно, сто семнадцать... То, что несколько лет назад дядя Герман сталдепутатом и даже возглавил комиссию «Сердечная помощь детям и инвалидам», оченьмало его изменило. Он даже, пожалуй, стал еще противнее. А тут к тому же новыевыборы на носу! Дядя Герман ходил все время хмурый и озабоченный и, только выходяна улицу, с омерзением натягивал на себя улыбку, как натягивают старые и неочень чистые носки. От постоянной озабоченности он еще больше высох. Дажеуличные собаки поджимали хвосты и жалобно выли, когда дядя Герман проходилмимо.

Так и не сумев найти на лоджии ничего, что позволило быдотянуться до шпингалета, Таня слегка приуныла. Упрашивать же Пипу открыть ейона не собиралась, чтобы не доставлять той дополнительного удовольствия.

«Ну ничего, чучундра! Ты у себя еще обнаружишь в ближайшемдомашнем сочинении пять лишних ошибок!» – мстительно подумала она.

Таня закуталась в одеяло, прижалась лбом к стеклу и сталасмотреть во двор. Внизу, мелкие, как жуки, стояли автомобили. Серебрились крышигаражей-ракушек. Невыспавшийся дворник назло всем, кто еще спит, громыхалкрышкой мусорного бака.

«Вот если бы я могла летать! Я бы открыла окно, раскинуларуки и улетела далеко-далеко отсюда, за сотни, за тысячи километров, туда, гдемой папа! А крылья бы у меня были ну как тот лист, к примеру...» – тоскливоподумала Таня.

Под ее взглядом большой красный лист, дрожавший наотставленной ветке клена, неожиданно сорвался, взмыл вверх на целых три этажа иприклеился к стеклу с другой стороны прямо напротив ее лица. Пока девочкасоображала, как могло случиться, что лист, вместо того чтобы лететь вниз,полетел наверх, шпингалет громко клацнул, как затвор винтовки.

Обернувшись, Таня увидела тетю Нинель в ночной рубашке.Протирая глаза, тетя брезгливо смотрела на нее. За прошедшие десять лет онарастолстела втрое и могла ездить теперь только в грузовом лифте. Чтобы онапротискивалась в кухню, пришлось расширять дверь.

– Чего ты тут торчишь? – с подозрением спросилатетя Нинель.

– А что, нельзя, что ли?.. Меня ваша Пипазаперла, – растерялась Таня. С Дурневыми она вечно ощущала себя виноватой.Вероятно, к этому они и стремились, день за днем, год за годом отравляя еесуществование.

– Не смей врать, неблагодарная дрянь! – рявкнулатетя Нинель, как будто не она только что открывала шпингалет. – Что это за«ваша Пипа»? И это после того, как сестра подарила тебе на день рождения свойлюбимый пенал?

Таня хотела сказать, что пенал был старым, а ручки все либомазали, либо вообще не писали, но решила, что лучше будет промолчать. Тем болеечто на следующий день Пипа нарочно изрезала пенал лезвием.

– Что молчишь? Думаешь, мне приятно с тобойразговаривать? Марш на кухню перебирать гречку! Лопать любишь – люби иготовить! – рассердилась тетя.

Прошмыгнув мимо нее, Таня пошла на сиявшую небесно-голубымкафелем кухню Дурневых и, высыпав гречку на стол, стала отсеивать темные зерна.По правде сказать, гречка была довольно чистой, но дядя Герман и тетя Нинельбыли помешаны на экологически чистой еде, сверхчистой воде и прочих подобныхзатеях. Одних только фильтров у них на кухне стояло целых семь штук.

Правда, Таню Дурневы все равно заставляли пить из-под крана,чтобы не тратить на нее картриджи для фильтров. Однако и Таня не оставалась вдолгу, периодически подливая им в чайник воды из бачка унитаза.

Неохотно перебирая гречку, девочка изредка поднимала головуи искоса поглядывала на свое отражение в большой никелированной вытяжке надплитой. Вытяжка была новой, как и кухня, и в ней все отражалось, как в зеркале,но только не плоско, а выпукло.

То ли вытяжка льстила, то ли Таня действительно выгляделазначительно лучше Пипы. Складная, озорная, быстроглазая... Вот только небольшаяродинка на кончике носа придавала ей не то загадочный, не то залихватский вид.

Сколько долгих минут, особенно в первом-втором классе, когдаее жутко дразнили и обижали из-за этой родинки, девочка рассматривала ее взеркало! И чем дольше рассматривала, тем чаще ей приходило в голову, что ни укого больше она не видела похожих родинок. Ее родинка иногда меняла цвет,становясь то розовой и незаметной, то почти черной. Она могла уменьшаться иувеличиваться в размерах. Всякий раз, когда Таня должна была заболеть, илинезадолго перед крупной неприятностью родинка начинала пульсировать и дажесильно печь, будто ее прижгли горячим гвоздем. И наконец совсем рядом сродинкой можно было разглядеть шрам, состоящий из двух крошечных точек. А неукус ли это, и если да, то чей? Может, и сама родинка возникла от укуса?