Анатолий бросил взгляд на белый кружок часов на стене.Четвертый час ночи, самое скверное время. Сил нет бороться со сном, а до утра,когда их сменят, еще так далеко…

В этот час густой влажный мрак особенно тяжело нависает надбольницей, в этот час чаще всего начинаются припадки у тяжелых пациентов. Да иумирают больные чаще, чем в другое время.

Чтобы разогнать сон, чтобы рассеять тяжелую, мрачнуюпредрассветную тоску, Анатолий решил приколоться над своим младшим напарником.

– Слышь, Славик, – окликнул он его, – уСветки из второго отделения с доктором Монаховым любовь.

– Что? – Тот всполошился, отбросил учебник,вытаращил глазищи. – Что ты врешь?

Студент, блин. Каждую свободную минутку книжку читает.Выучится, будет доктор, начальство… не приколешься над ним. Но пока ты никто,пустое место, младший санитар…

– Зачем мне врать? – Анатолий гаденькоусмехнулся. – Я, может, сам их видел… как они заперлись в ординаторской…Как ты думаешь, студент, чем они там занимались?

– Врешь ты! – Славик захлебнулся отвозмущения. – Света – она не такая! Она не будет, как все… мы с ней…

– Ну да, не такая! – передразнил егоАнатолий. – Баба, она и есть баба… ей только одно и нужно…

Ему вдруг стало скучно, не захотелось продолжать. Да иприкол получился какой-то неинтересный, неприкольный.

Вдруг в дальнем конце коридора послышался крик – испуганный,мучительный, надрывный.

Так и есть – у какого-то хроника начался припадок.

– Пойди вот посмотри, что там случилось… кажись, в«овощном отделе» кричали…

«Овощным отделом», или просто «овощным», они называли шестуюпалату, где лежали тяжелые хроники – безразличные ко всему, ни на что нереагирующие, как овощи на грядке. Некоторые из них время от времени тупомычали, начинали вдруг бессвязно, бессмысленно лопотать или горячо бубнить, какзасорившийся унитаз, другие по месяцу не издавали ни звука.

– Сам иди… – обиженно пробормотал Славик, но ужеподнялся и побрел по темному коридору, едва освещенному горящими через однудежурными лампами.

– Не такая! – проговорил вслед емуАнатолий. – Все они такие…

Он потянулся к оставленной студентом книжке, прочиталназвание на обложке: «Клиническая психиатрия», сразу заскучал пуще прежнего иотложил.

Дверь шестой палаты негромко скрипнула, и снова наступилатишина.

«Завтра получка», – подумал почему-то Анатолий.

Он помассировал виски, широко зевнул, взглянул на свои часы.

На них было столько же времени, что и на стенных.

Время словно остановилось.

Может, приколоться – позвонить Милке? Ответит ее муж, злойбудет спросонок, а Анатолий его спросит таким спокойным голосом: «Это зоопарк?Можно попросить северного оленя? Такого рогатого?»

Однако что это студент так долго не возвращается? Заснул онтам, что ли, на свободной койке? Или сам «овощем» сделался?

Шутки шутками, но Анатолий всерьез забеспокоился. Больно ужнехорошее время – четвертый час ночи.

Он поднялся, встряхнулся, как собака после купания, чтобысбросить остатки сна, и зашагал к шестой палате.

Дверь палаты скрипнула.

Анатолий вошел внутрь, огляделся.

Вокруг раздавались только сонное неровное дыхание больных даскрип кроватей. На потолке рисовали странные картины отсветы уличных фонарей.

– Студент! – негромко окликнул Анатолийнапарника. – Студент, ты чего? Ты куда пропал?

Может, он давно вышел из палаты и отправился в сортир? Данет, Анатолий заметил бы его…

А может, он решил сам в отместку приколоться над Анатолием,спрятался в углу и сейчас выскочит?

– Студент, не валяй дурака! – проговорил Анатолийчуть громче. – Пошутил я насчет Светки… не было у нее ничего с Монаховым…

В душе у него шевельнулся крошечный червячок страха.

Вдруг на койке возле окна что-то шевельнулось, и раздалсяглухой, неразборчивый звук.

Анатолий шагнул туда, увидел Сапогова, тихого хроника,который лежал в этой палате уже седьмой год. Сапогов трясся мелкой дрожью, лицоего показалось Анатолию белым как мел. Впрочем, в палате было так темно, чтотрудно быть в чем-то уверенным.

– Гу! – промычал хроник, выпростав из-под одеялалевую руку. – Гу-гу!

– Да чего ты гогочешь, как гусь! – разозлилсяАнатолий. – Не можешь сказать ничего, так молчи!

Хроник зажал левой рукой рот, словно боясь сказать что-толишнее. Но в то же мгновение из-под одеяла выбралась, как самостоятельное живоесущество, его правая рука, указывая на что-то за спиной у старшего санитара.

– Гу-гу! – мучительно выговорил он и снова зажалнепослушный рот рукой.

– Ну что там?… – пробормотал санитар и повернулсяв ту сторону, куда указывала правая рука Сапогова.

Свет из окна упал на соседнюю койку, и видавший виды санитаредва не закричал, как нервная барышня.

На этой койке лежал Славик.

Мертвые глаза студента неотрывно смотрели в потолок, лицоего безобразно посинело, изо рта вывалился огромный темный язык.

– Матерь Божья! – с трудом выговорил Анатолий,медленно отступая. – Задушили! Кто ж его?

Он бросил взгляд на Сапогова, но эта мысль была несуразной:несчастный хроник явно сам помирал от страха.

Да и потом… в шестой палате не было пустых мест, значит,если Славик лежит на этой койке… куда тогда делся тот больной, что лежал здесьдо него?

Санитар попытался вспомнить, кто лежал на этой койке, ноперед его глазами вставало только какое-то расплывчатое, неопределенное,неразборчивое лицо.

Да, собственно, не важно, как он выглядит! Важно, что онсейчас где-то прячется…

Анатолий стремглав выскочил из палаты, кинулся на пост иподнял тревогу.

Только сначала он забежал в сортир и склонился над унитазом– от увиденного в палате его мучительно вырвало.

Через полчаса отделение оживилось. Почти все дежурные врачии санитары сновали по нему в поисках пропавшего больного. Начальник сменыдоктор Зароев распорядился милицию не вызывать, пока не найдут виновникатрагедии.

– Деваться ему некуда, – проговорил красавчикдоктор, – за полчаса мы его найдем, тогда уж и вызовем милицию!

Анатолий тоже обходил помещение за помещением, но делал этословно в полусне: перед его глазами все стояло синее распухшее лицо Славика.