– Да не надо, – отказалась трубадурша. – Ничего мне ненадочки, кроме счастья, а счастья нету!…

Ее звали Люсинда Окорокова, приехала она издалека, иОлимпиада Владимировна, столичная штучка, была убеждена, что корень всехЛюсиндиных несчастий кроется именно в этом диком имени.

Так и не удалось выяснить, кто и почему назвал барышнюОкорокову Люсиндой. Сведения были самые разноречивые – то ли испанский летчиккогда-то полюбил бабушку Нюру, то ли папина сестра Верочка когда-то полюбилакубинского студента, а вместе с ним чохом и все загадочные нерусские слова, толи папа когда-то полюбил «Хабанеру» и в его сознании она прочно связаласьименно с этим странным именем, но барышня вышла именно Люсиндой ИвановнойОкороковой.

Так же не удалось выяснить, кто и почему вбил ей в голову,что она изумительно и волшебно поет и не менее изумительно двигается. Люсиндалюбила рассказывать, как ее, шестилетнюю, бабушка застала перед зеркалом, когдаона пела «Зима снежки солила в березовой кадушке» и «показывала ручками», какименно зима солила снежки, и пришла в неописуемый восторг. Решено былонемедленно отдать талантливую девочку «на музыку» и «в балет». Музыке Люсиндаучилась по «классу гитары» и за год с лишним выучилась ловко играть на однойструне «Похоронный марш» и «В траве сидел кузнечик» без припева. Припевпочему-то никак ей не давался.

Потом в Ростов, где жили Люсинда и ее семейство, приехал нагастроли Олег Митяев, и жизнь барышни Окороковой резко изменилась.

Она «заболела» авторской песней, влюбилась в Митяева дослез, бросила «Похоронный марш» и «Кузнечика», и соседский мальчишка показал ейтри основных аккорда, на которых, как на трех китах, покоится искусство, где,«сгорая, плачут свечи», где «старик был немного пьян», где «люди идут посвету», а «мой друг, художник и поэт», «пройдет по кабакам» и «команду старуюразыщет он».

Балет был заброшен, но даром тоже не прошел, Люсинда умелаволнообразно извивать руки в позиции «Море волнуется» и довольно долго стоятьна цыпочках, не заваливаясь на пятки.

Когда же исполнение песни «Как здорово, что все мы здесьсегодня собрались» стало некоторым образом даже совершеннее, чем у самогоавтора, и в том месте, где «с болью в горле» долженствовало вспомнить тех, «чьиимена, как раны, на сердце запеклись», слушателей неизменно прошибала слеза,решено было отправить девочку учиться в консерваторию.

По классу вокала, разумеется, а если не пройдет на вокал, тотогда по классу гитары, ладно, чего уж там.

Гитара – мамина, с наклеенным на желтый фанерный корпуспортретом Дина Рида, – прилагалась к девочке, которую собрали в Москву по всемправилам.

Правила приезда провинциального таланта из глубинки встолицу были сформулированы еще Иваном Александровичем Гончаровым, классикомрусской литературы, в позапрошлом веке и с тех пор ни разу не менялись.

Во– первых, молодое дарование должно иметь при себе письмо«к дядюшке», с просьбой «похлопотать, поучаствовать, беречь от злого глазу, иночью -жить-то, чай, вместе будете! – прикрывать чаду рот платком, чтобы неналезли мухи».

Во– вторых, дарование, разумеется, должно гореть, пылать ибыть одержимым какой-нибудь уж совсем невозможной и небывалой идеей -к примеру,выйти на втором году службы в министры, или, на худой конец, в директорыдепартамента и тайные советники.

В– третьих, дарование непременно должно привезти с собойгостинцев, которых в столице не сыщешь, -сушеной малины, домотканого полотнаили варенья.

В– четвертых, на родине у него должна остаться романтическаяпривязанность, к которой оно станет «склонять розы своей души», направлять«порывы молодого сердца» и проливать над письмами «чистые слезы».

Ничего не изменилось.

Люсинда Окорокова прибыла в столицу именно таким порядком.

Кроме гитары с Дином Ридом, у нее еще был жесткий и пахучийовчинный тулупчик на зиму, именуемый на родине «дубленкой», скатанный иперевязанный веревкой, – отдельным багажным местом, – чемодан на колесиках, вкотором на самом дне лежала тетрадочка с переписанными от руки песнями про«солнышко лесное», «плато Расвумчорр», «белые розы» и свечи во всех вариантах ивариациях. Еще была брезентовая сумища с гостинцами – домашние закрутки,вяленый лещ, а сверху – мама сунула в последний момент! – два баклажана итуесок с поздней клубникой. Дело было в августе, в поезде была несусветнаяжара, окна не открывались, лещом невыносимо воняло, и клубника протекла, набрезенте выступили неровные, бурые, как будто кровавые, пятна. Со страху и оттоски Люсинда Окорокова съела всю поплывшую и закисшую ягоду и до самой Москвымучилась животом невыносимо. Мучения осложнялись тем, что в плацкартном вагонеработал один туалет и туда непрерывно ломился народ – мужики безостановочнопили пиво, которое требовало выхода, дети налегали на южные фрукты, которые вмолодых организмах тоже надолго не задерживались. К Москве «очко» пребывало вотчаянном положении, а дух из него заглушил даже вяленого леща.

В розовой сумочке из блестящей клеенки – «мадам, только длявас, мадам, настоящий Париж, мадам, если желаете удостовериться, на подкладкепропечатано!» – у нее были припрятаны паспорт, фотография Костика, прошлойосенью ушедшего в армию и начинавшего каждое письмо словами: «Приветствую тебявоенным приветом из далекого города Архангельска», пять тысяч рублей денег иадрес папиной сестры, той самой, которая когда-то была влюблена в кубинца, аможет, кубинец был влюблен в нее.

Тетя Верочка была предупреждена по телефону, но тем неменее, когда Люсинда, отдуваясь и утирая скомканным платком потное лицо,прибыла в Южное Бутово и взгромоздилась на одиннадцатый этаж скучнейшего,длиннющего, насмерть перепугавшего ее своей огромностью дома, на ее звонокникто не ответил.

Никто не вышел Люсинду встречать, никто не кинулся ей нашею, никто не восклицал, что она выросла и стала похожа на отца – копия, копия!– и пирогами не пахло, а мама всегда пекла пироги, когда из станицы Равниннойожидались дальние родственники, дядя Вася с тетей Зоей и их девчонкой. Люсиндазамучилась, переволновалась, ей очень хотелось домой, и отмыться послепоездного сортира и пивных мужиков с их сальными шутками, и еще поестьчего-нибудь основательного, горячей картошки с колбасой или шпротами, или вонхоть с лещом, и чаю очень хотелось. Кроме того, сохранялась некотораяопасность, что клубника еще может себя показать, и в это тревожное времяхотелось находиться вблизи унитаза, а пришлось маяться на лестничной клетке.

Никого не было долго-долго, а потом появился какой-тоздоровенный лохматый парень и стал ключом открывать тети-Верочкину квартиру –Люсинда точно знала, что именно тетину, потому что за время ожидания несколькораз вытаскивала из розовой клеенки бумажку с адресом и, старательно шевелягубами, ее перечитывала. Все правильно, квартира номер 743.