В тощем пледике Люсинда сильно мерзла, и жизнь, такаяпрекрасная еще пять минут назад, когда она сочиняла, а потом пела свою песню, вдругпоказалась ей совсем серой и никому не нужной.

У Липы долго не засидишься, она напоит кофе, да и выставит,и придется идти домой, где тетя Верочка, которая с каждым годом становится всетребовательней и требовательней, станет просить развлечений и чего-нибудьвкусненького, а у Люсинды, как на грех, совсем нет денег. Разорилась, купила уЗинаиды, торговавшей неподалеку от ее палатки, хорошенькую голубую весеннююкурточку, которая так сказочно оттеняла ее глаза и волосы, а курточка оказаласьдорогая, и Ашот, паразит, отказался скинуть.

– Сама знаешь, что делать, чтобы денег не платить, – сказалон, и глаза у него стали как маслины, черные-черные и блестящие, – а не хочешьделать, тогда плати, как все!

Люсинда заплатила и оказалась на мели.

Предстояли долгие и безрадостные выходные, когда решительнонечем себя занять, ибо крохотная квартирка в старом-престаром московском доме,по ошибке позабытом среди старых-престарых московских лип и тополей, ужевылизана до блеска, и суп сварен «на три дня». Пойти некуда, так что придетсяразвлекать тетю Верочку чтением вслух из какой-нибудь месячной давности газеткикакой-нибудь статейки о разводах и свадьбах знаменитостей.

А у Липы сидеть долго нельзя, она кофе напоит, да ивыставит, и вон еще говорит, что песня плохая!… Может, и плохая, но как же онавыйдет хорошая, когда тетя Верочка терпеть не может шума и запрещает Люсинде«играть на музыке», и та играла, только когда Верочка давно и прочнопохрапывала за тоненькой стенкой или в редкие счастливые часы, когда удавалосьспровадить ее на лавочку в палисадник «подышать».

«Дышала» тетя Верочка только летом, а пока март и надеятьсянечего, не пойдет она.

– Кофе, – объявила Олимпиада Владимировна, появляясь напороге комнаты с подносиком, – сейчас попьем, покурим – и по делам!…

Люсинда ей позавидовала.

Надо же, совсем молодая, такая же, как и она, Люсинда, асама себе хозяйка, ловкая, проворная, образованная, машину водит – тайная истрастная Люсиндина мечта!… Только что была заспанная, сердитая, а вот явиласьв джинсах, в белом свитерке, свежая, словно только что умывшаяся колодезнойводой.

В станице Равнинной у дяди Васи с тетей Зоей на двореколодец с такой холодной водой, что когда из него доставали бадью даже в самыйжаркий, самый раскаленный летний полдень и наливали в кружку, та моментальнопокрывалась ледяной серебряной паутиной, и лоб начинало ломить, если глотатьбольшими глотками. Еще у них черешневые заросли – ешь сколько хочешь, хотьлопни, и даже мыть не надо, – и сливы по размеру как небольшие баклажаны, втуманной пыльце, которая пропадает, как только проведешь по ней пальцем.

Олимпиада налила кофе в маленькие чашечки, а Люсинда любилапить из больших кружек – вкуснее ей было из больших! – и чтобы к кофе былочто-нибудь, булка с маслом, колбаса большими кусками или хоть яблоко, что ли!…У Олимпиады к кофе были маленькие штучки, которые назывались «круассаны», аЛюсинда никак не могла запомнить, называла их «курасаны», и Олимпиада очень нанее за это сердилась.

– Тебе учиться надо, – сказала хозяйка, изящно глотнув изсвоей чашечки, и красными ноготками отломила кусочек от этой самой «курасаны».– Смотри, на кого ты похожа!

– На кого? – перепугалась Люсинда и осмотрела себя. Ничеготакого – рубаха, правда, не новая, зато чистая, байковая и еще крепкая, хорошопошитая, с оборочкой. Люсинда неплохо шила и понашила себе рубах, и тетеВерочке понашила тоже.

– На чучело ты похожа, – сказала безжалостная Олимпиада. – Начучело гороховое!

– Не похожа я на чучело!…

– Ты сколько лет в Москве живешь? – Но ответить не дала,продолжала говорить, а на собеседницу даже не взглянула:

– Ты же не вчера приехала! Ну, торгуешь ты на рынке, адальше что? Ну, песенки сочиняешь убогие, то небеса у нее дышат зарею, тозвезды светят любовью, то еще какая-нибудь чушь! Ты бы хоть падежи выучила иликнижки почитала, тогда знала бы, что «ихний» не говорят и что Кеннеди – это немарка джинсов, а американский президент!

Люсинда обиделась, хоть вообще-то не была обидчивой.

– Ты же знаешь, что я работаю. Некогда мне учиться, а книжкия читаю, правда читаю…

– Детективы ты читаешь, – перебила Олимпиада насмешливо, –маразм! Она была вся несчастная, и дедушку у нее прикончили, зато герой былдобрый, честный, милый банкир, да? А дедушка оказался миллионером, и егомиллионы перешли к ней, а банкир потом на ней женился! Это ты читаешь, да? Это,дорогая моя, не чтение, а разложение ума, вот что!…

– Как – разложение? – еще больше перепугалась Люсинда,позабыв, что обиделась.

– Да в прямом смысле, – фыркнула Олимпиада. – От такогочтения размягчение мозга бывает, а больше ничего! И никакой пользы ни для души,ни для чего.

– Да не, – задумчиво сказала Люсинда, которой не понравилось«размягчение мозга», – там не так. Весело, интересненько так. А что конецхороший, то при нашей жизни только такой конец и нужен, потому что хоть вкнижке почитать, как оно у людей бывает, не так, как у нас-то!

– Да в том-то и дело, что ты веришь во всякую чепуху, веришьтолько потому, что так в какой-нибудь дрянной книжонке написано!… А это неправда. Такого не бывает. Никто не придет тебя спасать, если ты сама себя неспасешь, понимаешь?

– Не, не понимаю. – Кофе в чашечке кончился. Люсинда стоской посмотрела на кофейничек и подлила себе. Там уже почти ничего неоставалось, сейчас допьют и разойдутся, и придется к тете Верочке идти, а нехочется! – Как же – не верить? Если не верить, то лучше и не жить тогда, а вонс обрыва в Дон кинуться!

– Нет здесь никакого Дона, – отчеканила Олимпиада. – Дон вРостове, насколько я знаю. А верить во всякую ерунду – очень глупо. И малотого, что глупо, еще и вредно, потому что расслабляет. Поняла?

– Я ж не совсем дура, – пробормотала Люсинда. – Чего ж тутне понять-то!

– А раз поняла, держи!

И подала ей с этажерки книжечку, тоненькую, тверденькую,глянцевую. На обложке была нарисована какая-то трава, а на траве жук, похожийна соседа, Владлена Филипповича Красина.

Завидев жука, Люсинда заскучала и расстроилась.

У жука были усищи длиной почти как та трава – ну, так же небывает, чтоб у жуков усы такие длинные! – и человеческие глаза. И глаз таких у жуковне бывает, у них вообще глаз не разглядишь, да и противные они, чего тамособенно разглядывать!…

И автора она не знала – какой-то Михаил Морокин. Что заМорокин?…