ей больше там решительно нечего)… и прочая ужасающая пошлятина. Цветочки, ангелочки, свечки, голубочки, весь стандартный комплект. Тьфу. Не рыдай мене, мати.

На диван запрыгнул зомби-кот Осирис и принялся тереться плюшевой головой о планшет, требовать внимания и почесушек.

2

День похорон выдался ясный, но не жаркий, слегка, прозрачно облачный. Мимо стоящего на перекрестке катафалка проскочила, сигналя, свадебная процессия, словно напоминание о свадьбе, которой никогда не будет. От белого лимузина до черного катафалка, колесо кармы, инь и ян.

По такому поводу одесские нищие говорили "ой вэй, дай Бог нам с вами такие похороны!", вряд ли, однако, им это светило. Ряды дорогих машин, цветы, цветы, цветы, всё живые — хорошо еще, у Артема не было сенной лихорадки. Белые розы, красные, чайные, черные ленты на венках. Несколько солидных черных седанов, Майбахов и Ягуаров, стояли ближе всего к двойным зеленым дверям "отпевальни". Отдельной пристройки к празднично-белой церкви, и даже со своей отдельной же золоченой маковкой.

Играла откуда-то музыка, не банальный Шопен, а Моцарт, "Весна", но негромко, не вызывая у публики тоски. "Наверное, и "Есть только миг" лабать не будут? Хорошо бы. Ну что ж, если так, вполне приличные люди эти олигархи", подумал Артем.

Ровно пятнадцать ноль девять, он немного гордился своей точностью.

Вот и промежуток как раз у зеленых дверей, ай молодцы.

Артем развернулся и плавно вогнал вымытый, блистающий Кадди на место, идеально точно. Он мог бы подтереть сопли мулу на дороге крылом этого Кадиллака[3], именно так. Он даже прицепил к маленьким флагштокам по краям переднего бампера черные бархатные флажки с золотой каймой.

Выходя, Артем скинул фуражку и слегка склонил голову. К нему уже шел заказчик, отец. Андрей Михайлович (запомнить!). В черном костюме, черном галстуке и белейшей рубашке. Почти спокойный. Глаза только в сетке красных прожилок, синие, как у дочери. Крепок. Он протянул руку — наемному водителю, хотя не обязан был. Артем пожал сухую сильную ладонь. Представился.

— Здравствуйте. Спасибо, — сказал Ставер, твердым, хоть и надтреснутым голосом, — Вы как раз вовремя. Вот оплата. Еще пять минут и… выносят.

Он протянул хорошо набитый конверт бежевой бумаги. Артем, понятно, не стал проверять, сунул во внутренний карман нераспечатанным.

— Вы водитель? Разрешите? — подошел какой-то юркий субъект в черной двойке, с характерным, постно-лживым лицом стервятника похоронной конторы. Он держал в руках бело-красную гирлянду из живых роз.

— Ладно, валяй. ("В гривы лошадей вплетали цветы, что очень нравилось посаженым отцам", вспомнил Артем классиков).

Стервятник прицепил гирлянду к хромированной решетке катафалка. На артемов взгляд, вульгарно опошлил строгий классический дизайн. Самоходная клумба. Шоб те на могилу такое повесили.

Заиграл "Реквием" Моцарта в инструментальной обработке. А, вон и оркестранты, у черного с золотом автобуса. Даже чуткое ухо Артема исполнение не ранило.

Публика заволновалась, дамы достали платочки, изображать скорбь. Двери открылись, и четверо дюжих парней в смокингах вынесли гроб. Обитый белым бархатом, с золотыми кистями, с золоченым крестом на крышке. Куда там бедной старой "Нимфе", подумал Артем, распахивая заднюю дверь и выкатывая блестящую аппарель.

Гроб задвинули, захлопали дверцы машин, кортеж отправился в путешествие к последнему дому. Флажки трепетали по сторонам капота, и вся процессия выглядела, должно быть, величественно.

Когда катафалк вкатился в ворота кладбища, и тот же падальщик из бюро показал, куда свернуть, оркестр уже ждал среди надгробий самого богатого "квартала". Черный и розовый мрамор, стелы выше человека, нелепые бронзовые беседки, вкус тут так точно похоронили.

Артем приспустил стекло, чтобы слышать. "Зима" Вивальди. Ни одной фальшивой ноты, однако. Страшно представить, сколько стоит один лишь такой концерт. Ему стало неуютно и зябко, несмотря на солнечный, совсем летний день. Почти как в подвале. Дьявол, какое мне дело до вас до всех? Пусть себе хоронят своих мертвецов.

И все же, когда гроб подняли на плечи носильщики, и унесли к молчаливой черной-белой толпе, он тоже подошел поближе. Встал в стороне за высоким черным памятником кого-то "незабвенного" с эпитафией плохими стихами, не привлекая ничьего внимания, будто сам стал тенью.

Среди толпы выделились ростом и статью несколько молодых людей в дорогих костюмах и темных очках, бодигарды, конечно.

Артем ожидал явления попа народу, но нет, похоже, Ставер был не больно набожен. Он стоял ближе всех к гробу, в головах, опустив мощную, седую голову. Под локоть его поддерживала приятная бледная брюнетка в длинном темном платье с серебряной отделкой по вороту. В ногах у гроба встал высокий белокурый красавец в смокинге, а, жених. Потупился, затвердел скулами. Полувдовец. Провожали все больше молодые люди, друзья и подруги. Девушки плакали, и не похоже, чтобы для вида. Хорошим, наверное, человеком была. О дрянных так не переживают.

Оркестр по чьему-то невидимому знаку умолк.

Гроб открыли.

Спящая красавица, право слово. В длинном белом платье, с прозрачной фатой, в сложенных тонких руках золотой крест. Ее окружали белые и чайные бутоны роз. Наверняка визажисты мертвых получили целое состояние за такую тонкую работу, Артему с его места было видно даже длинные ресницы покойницы.

В могильном мраке розы увянут, потом почернеют и начнут разлагаться вместе с телом. Расшитое шелком белое атласное платье превратится в грязную тряпку. Мертвые ткани ссохнутся, облегая череп, и гроб, снаружи еще крепкий, заполнит сладковато-тошный трупный запах. Прекрасное лицо превратится в оскаленную маску, глаза и нос провалятся, черви примутся за привычную работу… останется скелет в тряпье. Sic transit[4]. Прими сей череп, Дельвиг.

Отец кашлянул и сказал:

— Прости, Гелечка, не уберег. Прости родная. Я… один теперь… — запнувшись, он подошел к гробу, откинул фату и поцеловал дочь в золоченый "венчик" на алебастровом лбу.

Потом подходили остальные. Первым — жених. На мгновение Артему показалось, его красивое мужественное лицо дернула судорога отвращения, но нет, клюнул в лоб, отошел.

Рыжая смазливая девица, хлюпая носом, сказала, явно от себя:

— Гелечка, мы тебя все очень любим, не забывай там про нас. Прости нас. Мы тебя помнить будем. Ты была самая красивая, самая добрая, потому так рано. Мы тут… плохо без тебя… — и залилась слезами.

Артемупонравилось.

Оркестр начал не Шопена и не, упаси Суббота, "Есть только миг", но "Осень" Вивальди в миноре. Чисто и с вдохновением. Артем всегда любил эту пьесу.

Гроб закрыли. Защелкнули золоченые замки. Опустили на ярко-белых тросах в могилу, не очень и глубокую. Все бросили по комку уже по-летнему теплой и мягкой земли. Никаких привычных Артему красноносых землекопов, зарывали приличного вида молодые люди в чистых синих комбинезонах.

Делать Артему большеничего не требовалось.

Он поглядел еще, как в землю