Был он среднего роста, с лицом как бы комковатым, неровным,но при этом смышленым и быстроглазым. Острижен под айдар – в кружок, какводилось у пугачевцев. Однако к его круглой голове был привязан капустный лист,и при виде этого знака жесточайшего похмелья страх Елизаветы сменилсябрезгливостью. О господи, она читала молитвы, дабы оберечься от этого человека,будто от беса, а перед нею – обычный пьянчужка!

Елизавета равнодушно глянула в небольшие карие глазанезнакомца – впрочем, она не сомневалась, что перед нею сам Аристов! – иприподняла брови:

– Что вам угодно, сударь?

Он мягко, неслышно приближался в своих черных плисовыхсапогах, приближался чуть улыбаясь:

– Наслышан о вас премного, ваше сиятельство, но такой чуднойкрасоты зреть не чаял!

Елизавета поморщилась.

– Счастлив увидеть вас в добром здравии! – продолжал междутем Аристов, без приглашения усаживаясь в кресло; он так заботливо расправлялполы своего куцего, не первой свежести кафтанишки, словно тот был, по меньшеймере, шит золотом. – А где же дитя новородившееся?

– Вам-то какова забота? – нахмурилась княгиня.

– Жалко дитя малое без матушки оставить! – улыбнулсяАристов, с видимым наслаждением глядя, как побледнело ее лицо.

– Ну так не оставляйте, коли жалко! – отрезала Елизавета,вцепившись в кружево шали с такой силой, что затрещали нитки.

– Нынче власть уже не ваша, – покачал он головой, и лицо его– от резкого движения – вдруг исказилось болью: – О-о, черт!

– Лучше бы вы платок смочили уксусом с водою да приложили, –не удержалась Елизавета.

– Ничего, обойдусь, – проворчал Аристов. – Однако за заботу– благодарствую. Многие тут радешеньки о моем здравии позаботиться! Не далеекак нынче ночью одна ворожка посулила: мол, тогда у тебя голова болетьперестанет, как с нею простишься. Да прежде она со своею головою простилась,дура старая.

– Что с князем Михаилом Ивановичем? – перебила Елизавета. –Извольте отвечать!

– Он жив, жив, – закивал Аристов. – Жив… пока!

Елизавета молча глядела на него, нервно тиская шаль нагруди. Да, все в мире смешалось! Что ж, случалось и прежде: в тех или иныхимениях крестьяне возмущались против барина, жгли, грабили усадьбу, но убийствопомещика было крайнее средство, к нему прибегали только отчаянные натуры,наперед согласные идти под кнут или на каторгу.

– Что вы хотите за жизнь князя? – тихо спросила Елизавета. –Я отдам все, чем владею!

– Все? В самом деле? – ухмыльнулся Аристов, и Елизавета едване задохнулась от прихлынувшей к лицу жаркой волны: Аристову и так принадлежалоздесь все – деньги, вещи, само имение; выходит, она предлагала ему себя? – Нучто ж, сударыня, я воспользуюсь вашим любезным предложением, коли придет охота,но покуда…

Он не договорил. Елизавета скомкала шаль и швырнула ему влицо.

– Не забывайся, самозванцев холуй! – выкрикнула княгиня,охваченная тем опаляющим гневом, который порою заставлял ее терять всякуюосторожность и наделял такой отвагой, что и мужчины робели.

Аристов протер слезящиеся глаза и, свернув шаль, положил еена комод.

– Я сюда явился не для споров с вами! – еле сдерживаясь,проговорил он. – Помилосердствуйте над собою, вообразите, что с вами станется,коли я, разгорячась, кликну сюда мужиков! И хоть отрадно мне будет, когда егосиятельство узрит вас истерзанною, однако сие зрелище лишь укрепит его гнев иненависть, а у меня имеется иной, более изощренный, план.

– Бога ради, о чем вы говорите? – вмиг сникнув, прошепталаЕлизавета. – Князь… увидит меня?

– Вздернуть господина Измайлова – дело нехитрое. Однакожелательно мне, чтобы накануне казни видел он печальную участь родных своих…подобно тем крепостным, коих разлучал он с детьми и женами, поодиночкераспродавал их жестокосердным помещикам.

Пафос, звучавший в его речах, был насквозь фальшивым, этоЕлизавета почувствовала сразу. Он тешился, вздымая утлую лодчонку своеготщеславия на гребне могучей волны слепого гнева народного, затопившего едва лине пол-России, ничуть не заботясь о том, сколь пагубен может быть итог сегобезрассудного мореходства. Гибель его была близка, неминуема – Елизавета чуялаэто всем существом своим, – но кого еще утянет с собою в бездну сей дворянин,бросивший честь и благородство своего сословия под ноги черни?

Она напряженно смотрела на Аристова, моля бога воротить ейсилы, и даже не вздрогнула, когда мятежник высказал, наконец, то, за чемпришел:

– Берите ребенка и следуйте сей же час за мною!

Она уставилась невидящими глазами в это неказистое, как бызасалившееся от возбуждения лицо, и Аристов подумал, что барыня-гордячка отстраха лишилась дара речи. Елизавета же до онемения была ошеломлена догадкою:он ведь принимает ее за Лисоньку! Он ее не знает!.. И ослепляющая надеждаспасти сестру ударила в сердце, заставила его забиться живее, вернула краски влицо, дала силу сказать с насмешливым сожалением:

– Да вы припозднились, сударь. Дитяти моего здесь уже давнонет…

Аристов замер, не веря ушам своим. А Елизавета молиласьтолько о том, чтобы за тяжелыми гобеленами он не разглядел дверей, ведущих вспаленку сестры, да чтобы дитя не раскричалось некстати, а Лисонька не вздумалапробудиться.

– Как это – нет! – обескураженно проговорил Аристов, иЕлизавета не замедлила перейти в наступление:

– Да так! Сестра моя, дети ее и служанка ушли еще с вечера,взяв с собою сына моего. Князь предвидел беду и строжайший наказ дал – уйти,затаиться. Их уже и след простыл.

Аристов свел брови в задумчивости. Это было похоже направду: в доме-то ни души господской! Но недоверие взяло верх:

– А вы пошто не ушли с ними?

– Я… я… – пролепетала Елизавета, – ну, я ведь после родов,мне не под силу такое путешествие.

Аристов смотрел на нее, насупясь. Чувствовалось, чтоподозрения одолевают его, вынуждая размышлять, искать – что же тут нечисто? ИЕлизавета поняла, что надежды ее едва ли осуществятся… Но тут дверьраспахнулась – и в залу ворвался Никитич: весь разлохмаченный, ободранный,словно из драки, с бледным, безумным лицом, – и заголосил с порога:

– Ваше сиятельство, да что же это делается?!

«Разбудит Лисоньку!» – ужаснулась Елизавета: лишь этозаботило ее сейчас.