Супруга его была ему под стать. Елизавета родилась именнодля него: у них была одна душа, одно стремление к добру, и пока князь хлопотало ратниках, его княгиня тоже не сидела сложа руки, а посвятила всю себявоенному госпиталю. Он существовал в Нижнем уже с десяток лет, однако теперьпопечением княгини Измайловой был расширен и переоборудован. Конечно, фронт былеще далеко, а потому в Нижний попадали не те раненые, которым требовалосьнемедленное исцеление, а те, кто нуждался в долгом лечении и едва ли могворотиться на войну. К началу августа в госпитале были готовы три офицерские ичетыре большие солдатские палаты, человек на двести. Правда, большинство местпока пустовало, заняты были только одна офицерская и одна солдатская, ипосещение госпиталя сделалось одной из самых святых патриотических обязанностейдля нижегородских дам. Девицы и молоденькие дамы находили эту обязанность такжеи самой приятной, особенно посещение офицерской палаты. Впрочем, Ангелинапоявилась здесь только однажды: убедиться, что там нет никого... знакомого, апотом держалась от офицерской палаты подальше: у ее обитателей и так было многонянек.

С изумлением Ангелина обнаружила, что не боится крови и нехлопается в обморок при виде страшных ран. Зрелище гноящегося, гниющего телапоначалу вызывало тошноту, однако уже через несколько дней она научиласьподавлять эти приступы, переводя взгляд на искаженные страданием лица. Стоилотолько представить всю бездну мучений, в которую был брошен раненый, и тогдажалость вовсе заслоняла брезгливость, неуместную в этой обители слез и смерти.А потом она просто привыкла к чужой боли, и сострадание тоже сделалосьпривычкой.

Солдатская палата, несомненно, причиняла персоналу госпиталябольше тяжких хлопот, чем офицерская, и Ангелина постепенно привыкла смотретьна тамошних «сиделок» (так она называла барышень, которые день-деньскойпросиживали на краешках постелей то одного, то другого офицера, болтая икокетничая) несколько даже свысока, ощущая как высший дар свою добродетель инравственность. Она чувствовала, что наконец-то делает нечто подлинное, независящее от одобрения родных, знакомых. Наконец-то она делает то, за что можетуважать себя! Зрелище чужих страданий и соучастие в избавлении от нихокончательно сделали взрослой ее душу.

К ней (и другим сестрам милосердия) раненые тоже наконецпривыкли. Склоненные хлопотливые фигуры женщин, облаченные в одинаковые простыесерые платья, стали неотъемлемой принадлежностью палаты, где на топчанах,поставленных в три длинных ряда, стонали, бредили, молились и скрежетали зубамилюди. «Сестра! Сестричка!» – окликали они всех женщин, молодых и старых, и те сравным усердием подавали помощь и кряжистому лесорубу-вятичу, у которогомучительно ныла и никак не заживала культя оторванной правой руки, и раненномув горло балахнинскому звонарю-ополченцу, и молодому башкиру, которому пулейперешибло позвоночник.

Иногда бывало так: приходил обоз с ранеными, а наутрополовину хоронили, точно сил у этих страдальцев хватало лишь на то, чтобыдонести свою боль до госпиталя, а потом, ощутив свое тело чистым, раны –перебинтованными, дождавшись мягкой постели, обильной еды, можно уж уснутьнаконец последним сном... Вскоре сестры научились чуть не с первого взглядаопределять, кто из вновь прибывших не жилец на этом свете, и особой бережливойзаботливостью старались продлить если не дни их, то часы, и как радовались,если ошибались и раненый все же переживал эту первую, самую тяжелую ночь – иеще другие ночи и дни! И когда Ангелина впервые увидела Меркурия, тоже сперваподумала, что не видать ему больше солнечного света.

* * *

Обыкновенно по ночам дежурили две сестры, но в тот разАнгелина осталась одна: Зиновия Василькова, ее напарница, вдруг почувствоваласебя так плохо, что ее почти на руках унесли из госпиталя. Она была на третьеммесяце беременности: в начале июня вышла замуж, через две недели капитанВасильков, артиллерист, отбыл в свой полк, и вскоре до Зиновии дошла весть, чтомуж ее погиб под Минском. Выплакав все слезы, молодая вдова трудилась вгоспитале, не щадя себя. Но силы человеческие не беспредельны – и вот Ангелинаосталась одна. Она вышла проводить Зиновию и долго еще стояла на крылечке.Ангелине вспомнилось поверье, будто в такие вот светлые лунные ночи сама ЦарицаНебесная в венце из блестящих серебряных ландышей появляется иногда пред теми,кому готовится какая-то нечаянная радость.

Упоенная мечтами, Ангелина схватилась за сердце, когда вдаливдруг послышалось какое-то движение и воздух задрожал, но тут же онасообразила, что чудо нынешней ночи кончилось, настала суровая действительность:приближается обоз с ранеными! Ночью! Худшее, что может быть! Ангелина бросиласьв дом поднимать тревогу.

Ночь и впрямь выдалась тяжелая, два врача, нянечки исанитары забегались, Ангелина тоже сбилась с ног, хотела было послать забабушкой, да вспомнила, что той нездоровилось, и, с трудом преодолев себя,пошла искать помощи в офицерской палате, где нынче пополнения не случилось, а вуглу, в кресле, дремала дежурная сестра Нанси Филиппова.

Эту особу Ангелина терпеть не могла. Была Нанси бойка наехидное слово и презирала Ангелину тем презрением, какое испытывают рановыскочившие замуж девицы к подругам-перестаркам. Хотя Ангелина предпочла бывековать в девках, лишь бы не стать женою угрюмого и скупого (хоть и весьмасостоятельного) полковника-интенданта Филиппова. Ангелина поражалась: почемуэта вздорная ленивица пошла трудиться в госпиталь? Не стоит добавлять, чтоНанси удостоила своим обществом только офицерскую палату (ее барская спесь недозволяла жалеть простой народ), и Ангелине стоило немалых трудов уговорить ее.

Раненых снимали с телег, обмывали, перебинтовывали, подавалиспешную помощь – в передней комнате, потом уносили на топчаны. Ангелина стоялау повозок, Нанси распоряжалась в палате. Нынче пришло четыре телеги, в каждойпо пять раненых, больше двух телег к крыльцу не могли пристать, остальнымприходилось ждать в отдалении. Ангелина прошла вдоль тех телег, сказаланесколько ободряющих слов; сама немного успокоилась, услышав общее: «Ништо,сестрица, мы потерпим... долее терпели!» Но из последней телеги она вдругуслышала такую злобную брань, что едва уши не зажала. И что самое дикое – голосизрыгал проклятия не французу-супостату, не боли своей, даже не докторам исестрам, заставляющим его бесконечно долго ждать, а соседу, недвижимо лежащемув той же телеге.

– Ты что разошелся? – возмущенно выкрикнула Ангелина. – Когоклянешь? Постыдился бы!

Черные злые глаза блеснули так, что Ангелина осеклась.

– А ты мне кто – совестить? Почитай, какую уж неделю в путия в телеге этой, а он-то все одно балабонит: лодка-самолетка далодка-самолетка. А, будь ты неладен! Тут и у Господа Бога терпенье бы лопнуло,коли тебе с утра до ночи в ухо одно и то же бубнят!